Гугенот

Прикрученные проволокой к капоту велосипедные фары едва разжижали тьму. Несмотря на то, что по бетонному полу электромобиль шел легко, почти бесшумно, скорость была черепашьей. Через несколько минут такой езды у Подорогина уже ломило поясницу.

— Привыкай, — сказала Клуша, высморкавшись.

— К чему? — обернулся Подорогин.

Клуша вытерла пятерню полой шинели.

— К этой сопелке, средству передвижения, привыкай. И к тому, что жила эта — коридор власти, по-вашему — единственная дорога между городом и кремлем. Вернее, между городом и дном.

— Между — чем? — не понял Подорогин.

— ДОН, ДНО… — раздраженно передохнула Клуша. — Главное для тебя — что иначе, как через подклет ипатьевский, в кремль не попасть. И к дну к этому коридор власти только и проложен. Разумеешь?

Подорогин медленно, с силой потянулся в спине.

— В общих чертах.

Так они ехали еще километра два.

Туннель упирался в тамбур, чья внутренняя металлическая дверь была оборудована кодовым замком, а внешняя представляла собой сваренную вручную решетку. Решетка эта — подвешенная на петлях к притолоке и открывавшаяся вверх по типу стартовой заслонки на собачьих бегах — фиксировалась в проеме куском трубы, вбитым в косяк через торцевое отверстие в раме. Клуша показала, как работает замок, назвала код, выпустила Подорогина за решетку и махнула рукой на едва выдававшуюся из потемок широкую каменную лестницу:

— Туда.

— Куда? — не понял Подорогин.

— К Лубянке, куда.

Подорогин обождал, пока за Клушей захлопнется дверь, и нетвердо, словно к обрыву, направился к лестнице.

«Лубянская» площадь, обстроенная невысокими разномастными домами, была не больше футбольного поля. Посреди скверно освещенного и кое-как заасфальтированного двора расположился круглый плешивый газон, в центре газона — памятник, от которого сохранились только бронзовые офицерские сапоги с выпиравшими из голенищ ржавыми штырями. Каменная лестница завершалась небольшой, заляпанной глиной площадкой и столбом с моргающей метрополитеновской монограммой. У столба топтался молодой лотошник. На парапете подземного перехода были аккуратно разложены пачки сигарет, компакт-диски и ветхие книги.

Подорогин взял пачку «Мальборо», жадно выкурил полсигареты и спросил у парня первое подвернувшееся на язык: как короче пройти к Большому. Лотошник нехотя кивнул куда-то вдоль улицы.

Миновав площадь, Подорогин вошел в темный переулок, мощенный досками. На жестяной табличке двухэтажного углового дома по правую руку значилось: «Малый Черкасский пер., дом № 1». На доме слева никаких табличек не оказалось, но из распахнутых окон обоих этажей слышалась музыка пополам со звоном столовых приборов. Сквозь стеклянные двери парадного входа в накуренном вестибюле можно было видеть недвижную фигуру швейцара и бурлившую, то и дело срывавшуюся в хохот пьяную компанию военных. Подорогин прошел по доскам еще пару кварталов, после чего был вынужден остановится, опереться на фонарь и закрыть глаза. Ему привиделось, что здания по обеим сторонам улицы начинают с ускорением двигаться мимо него. Поморгав, он понял, что это все та же проклятая иллюзия отстранения, только какая-то деятельная, своенравная: окружающее теперь не просто держалось от него на расстоянии, но, подобно трусливому животному, опасно м непредсказуемо шарахалось.

В деревянном ресторане «Прапоръ» («Никольская улица, дом № 8/1») он заказал телячьих котлет на пару, черной икры и большой графин водки. Официант, увидев, как он подкуривает сигарету, зачем-то предложил кальян. Подорогин отмахнулся. Низкий полупустой зал освещался неяркими торшерами лишь у тех столиков, что были заняты. На застеленных медвежьими шкурами подмостках надсадно дребезжал балалаечник в косоворотке и лаптях. Дожидаясь заказа, Подорогин вслепую перебрасывал негнущиеся картонные листы меню, поддергивал под собой стул и время от времени снова зажмуривался. Ему казалось, что если он будет сидеть неподвижно и смотреть в одну точку, то либо все рухнет вокруг него, либо он сам упадет замертво. Первую стопку водки он поэтому выпил залпом, не закусывая. Затем — почувствовав быстрое облегчение и столь же внезапную, тяжелую злость — сразу вторую, но под изрядную порцию икры. «Престолопреемник должен быть в курсе, — вспомнил он, наливая третий стакан. — Будем…» Котлетный фарш был смешан с гречневой кашей. На оконных стеклах играло зарево не то пожара, не то световой рекламы. Сквозь балалаечный трезвон из соседнего зала пробивался плач ребенка. Когда водки в графине было наполовину, оказалось, что за столом Подорогин находится не один. Справа от него, ковыряя ногтем этикетку початой бутылки шампанского, с пресной улыбкой на ярко накрашенном лице сидела дебелая полуголая девица в кокошнике. От девицы почему-то пахло нагретым парафином.

— Привет, — опешил Подорогин, которому в это мгновенье представилось, что он не столько видит девицу, сколько думает о ней.