Губкин

Карачарово не засыпает долго; луна уж перевалила через зенит и вплыла в грядку облаков с волнистыми подпалинами, серебристая полоса на воде стала оловянной; тихо так, что слышно умиротворенное дзеньканье листьев ивняка, коснувшихся воды; ан нет-нет да выплеснет откуда-то из тьмы девичий смешок, остановленный умоляющим мужским шепотком, нет-нет да взвизгнет разудалая гармошка и тотчас как-то неумело и оборвется. Село большое, молодежи много. Дневная работа не в силах убить тяги к веселью.

Много по русской земле разбросано древних посадов, монастырей, городов, но Карачарово русскому сердцу поет особую песню. Оно из легенды. Тут в наше чувство вторгается неразгаданная грусть. Одно дело осматривать сторожевую башню XIV века. Проржавевший осколок кирпича, найденный в свалявшейся пыли у подножия стены, поражает вещественностью, самой своей материальностью — вот свидетель стародавних событий. Однако совсем другое дело — осматривать холм, на котором когда-то в незапамятные времена стояла сторожевая башня; в одно несчастное утро с нее увидели змейку татарских конников, и хвост той змейки уходил за горизонт, а голова щетинилась пиками. Ни осколочка не осталось от башни, и сама эта невещественность, нематериальность больнее подстегивает воображение… Передние всадники вскинули пики, донеслись протяжные вопли, низкорослые мохнатые лошаденки бессмысленно и свирепо взяли в галоп… На башне лучники прильнули к бойницам, нетерпеливо и нерасчетливо стали натягивать тетивы так, что онемели пальцы правой руки…

Тщетно было бы искать в Карачарове следы былинных времен. Где печь, на которой сиднем сидел тридцать лет Илья Муромец, где дверь, в которую постучались калики перехожие? Нет в Карачарове места, которое даже «по преданию» было бы связано с прошлым. Многажды село сгорало дотла, схваченное вражеским или случайным огнем; вновь отстраивалось… Разве что на погосте громадный вяз меж щербатых камней поведает кое о чем чуткому уху глубиной своего дупла?..

Издавна Карачарово притягивало археологов, фольклористов, просто любителей русской старины; слава о красоте здешних мест разнесена была ими по столицам, и летом дачников съезжалось немало. Больше, чем в каком-либо ином пункте Владимирской губернии, здесь бывали люди из мира науки, искусства; это-то обстоятельство и имел в виду Чухновский, выхлопатывая перевод своему любимому ученику; он своеобразно «выводил его в свет».

В 50-х годах прошлого столетия граф Алексей Сергеевич Уваров, известный археолог, изучал владения бывшего княжества Суздальского; им было вскрыто семьсот пятьдесят семь курганов и составлен обширный труд «Меряне и их быт по курганным раскопкам». Уже тогда он заприметил Карачарово; живал в нем по нескольку месяцев. В конце 70-х годов — после удачных поездок по Таврии — он вернулся сюда, и тогда-то его и поджидала, пожалуй, самая блестящая находка близ Карачарова: стоянка первобытного человека. Временный лагерь первобытных охотников, в котором прекрасно сохранились кости мамонта и носорога, кремневые нуклеусы, резцы, скребки, пластинки, проколки. По тем временам находка редкостная, сенсационная; в археологической литературе стоянка получила название Карачаровской. Гуманный Алексей Сергеевич (кстати, он основатель Московского Исторического музея, Археологического общества, содействовал составлению первой научной биографии первопечатника Ивана Федорова, знаменит и иными заслугами перед отечественной наукой) почел за обязанность проявить заботу о жителях села, принесшего ему известность. Он внес деньги на строительство школы.

Как тут не подивиться редкому переплетению жизненных судеб, впрочем, лишнее доказательство цельнокупности мира. Отец археолога — граф Сергей Семенович Уваров — министр просвещения, президент Академии наук, один из авторов пресловутого Уложения об образовательных правах 1828 года — того самого, которое лишило нашего героя выбора и предопределило его судьбу на первых порах. Теперь же ему предстоит познакомиться со снохой С.С. Уварова Прасковьей Сергеевной, урожденной княгиней Щербатовой. К моменту нашего рассказа и С.С. Уваров и сын его, археолог, умерли; Прасковья Сергеевна продолжала дело мужа, руководила Московским археологическим обществом, председательствовала на съездах, вела раскопки — наиболее успешные в западных губерниях. Не изменила она и мужниной привязанности к Карачарову и взяла на себя попечительство над новой школой. Наведываясь в село, не забывала посетить школу; учителя и ученики тщательно готовились к этому визиту.

И однажды, когда, обойдя классы, она, сопровождаемая директором и стайкой уездных чиновников, вошла в учительскую, ей был представлен молодой учитель, пунцовый от смущения, скуластый и пышноволосый; он неумело поклонился. Графиня меланхолически просияла, произнесла несколько слов: работайте, мол, сейте добро — и подала душистую кисть. Губкин впервые обонял запах духов.