Груз небесный

Мне жаль лейтенанта: я знаю, как чувствует себя человек, которому на одном блюде подали службу и ОРЗ. Я знаю это, потому что лейтенант, укрытый шинелью, – я.

Два месяца назад меня призвали в армию из запаса. А две недели назад судьба забросила меня под Моховое, где начиналось строительство нескольких сооружений с таинственным и ничего не говорящим названием – Объект. В задачу нашей роты, а точнее, полуроты, входила отделка девяностоквартирного ДОСа для будущих строителей и эксплуатационников Объекта.

Восемьдесят человек личного состава разместили в клубе части, к которой мы были прикомандированы. Командование роты осталось, как говорил Силин, на «самообеспечении». Жить нам было негде, и тогда комроты капитан Шнурков, необычайно тощий человек, больше похожий на высохшую мумию, чем на офицера, приказал отделать комнату в сдающемся ДОСе и там поселиться. Так и сделали. Но «субчики» затянули с подключением тепла, и мы, чтобы выжить, соорудили «козел»…

У солдата выходной,
пуговицы в ряд…..
Ярче солнечного дня
золотом горят… –

не то ноет, не то поет Силин. – И-эх, – продолжает он, потягиваясь, – ш-щас бы «полевку» послушать, а? Как считаешь, комиссар?

– Отстань, – отвечаю я, – займись чем-нибудь, если делать нечего, на производство загляни…

– Как это нечего, – обижается Силин, – очень даже есть чего: расход на кухню дать – каптерщик белье в прачкомбинат повез, раньше четырех не вернется; порядок в подразделении проверить; территорию посмотреть… да и разделение у нас…

Точно, у нас разделение. Я не забыл об этом. Неделю назад, переходя на «осадное положение», я сам согласился на разделение обязанностей. Было это в день отъезда Шнуркова. Он уехал на следующий день после комсомольского собрания, которое прошло двадцать седьмого октября. День тот мне хорошо запомнился, но не собранием, а тем, что произошло потом.

После собрания мы дали роте отдохнуть, а сами, уединившись в «штаб-квартире», занялись своими делами: Шнурков набрасывал «строевку», намереваясь послать ее с оказией в часть, – посасывая «Приму», он прикидывал, сколько взысканий за совершенные проступки показать начальнику штаба, чтобы не быть в «передовых» по нарушениям дисциплины, но и в «отстающие» не попасть; я помогал сержанту Тумашевскому, секретарю ротной комсомольской организации, править постановление; Силин валялся на койке, продолжая изучать книгу без корок, – сосредоточенно сдвигал к переносице брови и морщил лоб, пытаясь глубже проникнуть в ее содержание.

Все были заняты делом, и только командир второго взвода прапорщик Гребешков – двадцатидвухлетний парень с куриной шеей и раскосыми глазами, за которые Силин звал его потомком Чингисхана, валял дурака: слонялся по комнате, как арестант, заложив руки за спину. Он первый заметил гостей и срывающимся голосом, похожим на крик молодого петушка, закричал:

– Товарищи офицеры!

Через секунду все в комнате стояли в строевых стойках, а Шнурков, в мгновение ока отыскавший шапку, представлялся высокому, чуть ли не двухметровому полковнику. Высокого полковника я видел на активе стройуправления в ОДО[2]. У него была фамилия, соответствующая его габаритам, – Громада. Вместе с Громадой в комнате появились: командир нашего УНРа[3] подполковник Кравчук, самый молодой из начальников этого ранга, о нем завистники говорили – «широко шагает – штаны порвет», прораб майор Толоконников – толстый мужик с выпученными, как при базедовой болезни, глазами и неизвестный нам полковник, чистенький, аккуратненький, с общевойсковыми эмблемами и ясными васильковыми глазами, в которых не было проблем, день и ночь терзающих офицеров-строителей.

«Представитель заказчика», – подумал я, а выражение почтительного подобострастия на лицах Кравчука и Толоконникова подтвердило мое предположение.

Шнурков еще не опустил руку от шапки, а все уже поняли – грозы не миновать.

– Где люди? – не дослушав ротного, спросил Громада.

Шнурков тоже понял, откуда ждать неприятностей, и раздельно произнес: «Готовятся к завтрашнему дню… комсомольское собрание… указание политотдела…»

Ротный не первый год служил в армии и знал, что ответить, но Громаду уже невозможно было остановить, как невозможно остановить спущенный курок. Полковник оглядел всех стоящих перед ним и, не найдя ничего предосудительного, стал шарить взглядом по комнате и, конечно, зацепился за обогреватель. «Что это?» – прорычал он. Вопрос носил неопределенный характер и не требовал ответа, это была риторическая фигура, принятая у великих ораторов и большого начальства, но Шнурков о риторике не слышал.

– Коз… обогреватель… ТЭН, – сказал он.

– Убрать, – приказал Громада и добавил, проявляя заботу о подчиненных, – а то сгорите все к чертовой матери…

– Есть, – ответил Шнурков и вдруг побелел, как перед дракой, – уберем, конечно, вы правы… лучше замерзнуть, чем сгореть…