Грустный шут

— Не тебе, однако, цыплят высиживать, — дав подзатыльник ему, угрюмо бубнил другой мужик, широкий, колодообразный, вытряхивая из кармана желток, яичную скорлупу.

Разбойники хохотали.

Позвали к костру. В сторонке, связанные, сидели солдаты. Тут же лежал больной или раненый офицер, в котором Барма признал Першина. Офицер бредил, в бреду сорвал с пустой глазницы повязку.

— Вот и опять встреча нечаянная, — стоя над Першиным, говорил Барма. — Не надо бы, чтобы он нас видел.

— Дак мы его в речку, и был да нет! — с готовностью откликнулся атаман.

— Увечных не трогаю.

— Как знаешь. Зови своих!

От костра пахнуло мясным духом. Барма, подмигнув хозяину, потер в предвкушении обеда руки:

— Щас кликну. Ты с женкой моей говори погромче — глуховата.

— Как же ты с ней… о разном договариваешься?

— Это она без слов понимает.

Столы стояли в завале. Над ними свешивались кроны густо разросшихся лиственниц. На ближней, от половины ствола раздвоившейся, была прибита доска — седало, на котором постоянно дежурил дозорный. С лиственницы видно реку и окрестности. Стояла на взгорыше, да и ростом была много выше соседних деревьев.

— Бабочку-то твою как величать? — шепнул Замотоха, высвобождая место подле себя.

— Спроси ее сам.

— Как звать тебя, красавица? — на весь лес заорал Замотоха, знаком показывая Даше, куда садиться.

— Чо он орет-то? — шепотом же спросила у Бармы Даша.

— Туг на ухо. Говори погромче.

— Меня — Дашей, — напрягая голосовые связки, в самое ухо атамана прокричала Даша. Голос у нее был крепкий, звучный. — Теперь сам назовись.

— Иван Степанычем кличут. По-уличному — Замотохой, — разминая звенящее от ее крика ухо, говорил Замотоха. — Кушай мяско-то! — прокричал снова.

— Я бы супчику похлебала, — перекрикивая его, выразила желание Даша. — Давно не пробовала.

— Супчику? — рассердился Замотоха, но вполголоса. — Ишь чего захотела! — косясь на нежные руки ее, ворчал атаман. Громко ж выкрикнул: — Будет и супчик, ежели подождешь.

— Я не спешу, — ответила Дарья Борисовна. Барме тихонько пожаловалась на «глухого»: — У, задрыга! Супу мне пожалел!

— Чо бранишься? — удивленно спросил ее Замотоха. Щеки Дарьи Борисовны взялись малиновым цветом.

— Ты разве не глухой? — одолев смущение, спросила она, догадываясь, что Барма сыграл шутку, заставив обоих орать на весь лес.

— Слава богу, слышу ясно. А ты?

— И я не глуха, — дав затрещину мужу, фыркнула Даша.

Все застолье грянуло хохотом. Громче других смеялся сам атаман.

От шума проснулся или пришел в сознание Михайла Першин. Увидав тех, кого искал, просипел:

— Тут беглые… Вяжите!

— Напужал! — хлопнул себя по ляжкам Степша Гусельников. — Страх!

— Испужаешься, ежели в городе ему попадешься.

— Всю жись боюсь — надоело! — выпрямившись, гневно сказал Степша. — Дорого ль она стоит, моя жись? Тьфу!

— Не дорого, да дорожишь, — усмехнулся Барма, подзывая к столу Першина. — Поешь с нами, служивый.

— Мне приказано… Сам светлейший… Слово и дело!

— Не верещи! То живо по башке схлопочешь, — пообещал Барма. Отыскав тряпицу, прикрыл ею пустую глазницу Першина, заглянув в единственный воспаленный глаз. — Егозишь, гоняешь за нами по всему свету. Чем помешали?

— На службе я. Прикажут — исполняю.

— Ладно, поешь. После отблагодаришь за хлеб, за соль — кнутом аль дыбой.

— Служба моя такая, — потупив голову, признался Михайла.

— А то не подумал, что щас ты в нашей власти. Как угодно можем распорядиться, — напомнил атаман.

— Я офицер царский, — забормотал Першин, опершись спиною о дерево. Ноги подгибались. Вчера он вместе с лошадьми провалился в болото. Кучера засосало. Першин, выскочив из возка, уцепился за ветку и полдня просидел в холодной буче, пока на него не наткнулись солдаты, охотившиеся за Замотохой. После стычки с лесными людьми, не приходя в сознание, попал в их руки. Едва очнулся, увидал беглецов, за поимку которых обещаны чин и награда. Вот уж поистине поймал медведя и привел бы, да не пускает. Как выкрасть отсюда беглецов? Как доставить без лошадей в столицу? Разве кого из разбойников соблазнить царской милостью?

— Ты царский, мы боговы, — закипая гневом, проговорил Замотоха. — Хлебнул с избытком щедрот государевых: жену с детьми забрали в неволю. Из конюшни свели последнюю лошаденку, дом на дрова продали. И потому помни: осина рядом. Я таких горлодеров сам лично вешаю.

— Ваня, Ваня, не порть застолье, — уговаривал приятеля Бондарь. Терпелив, спокоен Замотоха, а чаша терпения переполнилась. Клокочет в мужике гнев. Во всем бы народе так клокотал — давно бы обидчиков на Руси вывели.

Барма завел скоморошину, снимая возникшее напряжение:

Ах веселится, веселится
Государыня-царица.
Весел весь честной народ,
Веселяся, слезы льет…

Повтор подхватила Даша, а затем и все лесные люди. Ниже всех утробно выводил Бондарь.