Грустный шут

— Веселится мышь, пока кот не слопал, — угрюмо отозвался хозяин, поник и задумался.

— На то и кот, чтоб мышь не дремала, — в тон ему усмехнулся Барма и спросил девушку: — Ходить-то будет?

— Ой, христовой! Как же не будет-то? Бегать будет! — Она погладила Митину ногу, заголенную почти до бедра. Краснея и смущаясь, тот украдкой натягивал штанину на ногу, обмотанную холстом. — Косточка не шибко переломлена… Ежели не трудить — скоро срастется.

— Оставь братана тут. Маша живо его вылечит, — предложил Кирша.

— И сам оставайся, — подала бас веснушчатая веселая девка. — Пужать нас будешь.

— Дак ты же не боишься, — рассмеялся Барма, ужав ее нос, высунувшийся из-за двери. Она, как ласка, оскалила мелкие зубки, цапнула Барму за палец. За дверью фыркнули. Улыбнулась и Маша. Была она подружкам своим ровесница, но выглядела взрослей и серьезней. У рта, чистого и свежего, натянулись ранние две морщинки, хотя лица Машиного они не портили, бежали к ямочкам, появлявшимся при улыбке, потом сжимались, делались отчетливей, и ямочки, вместе с улыбкою, исчезали.

— Чо бояться-то? — отпустив палец Бармы, сказала басистая. Подула на укушенный палец и, покраснев, добавила: — Ты вон какой баской!

— Ну вот, Тима, и невеста тебе, — усмехнулся хозяин. — Пойдешь за него, Верунька?

— Ты Машу отдай за него, пока татарин не увел… — сказала Верунька.

— Молчи, баловница! — строго прикрикнула Маша, отворачиваясь. Глаза ее наполнились слезами. Вытерев слезы передником, не поднимая глаз, спросила: — Ужин-то собирать, братец?

— Не хлопочи, хозяюшка. Мы пойдем, — остановил ее Митя.

Самому хотелось остаться. Теплом и миром веяло от нехитрого домашнего уюта. Сразу Светлуха вспомнилась. Никак она из головы не выходит. Да и чему удивляться — родное гнездо!

— К невестам после наведаемся, — посулил Барма и стал собираться.

— Можете не успеть, — вздохнул Кирша. На недоумевающий взгляд Бармы хмуро пояснил: — Маша обещана Шакирову за калым.

— Велик ли калым-то?

— Дом, кони, которых терял…

Барма сплюнул и, нахлобучив шапку, вышел. К воротам с улицы подвернул нарядный возок, устланный дорогим персидским ковром. Из него, кряхтя и отдуваясь, вылез толстый татарин, что-то буркнул татарчонку на облучке, толкнул его в спину и медленно протиснулся в калитку. Увидав хозяина, властно сказал:

— Машка дома? Видеть желаю.

— Куда ей деваться, — буркнул Кирша. — Дома пока.

Татарин, согнувшись в поясе, обеими руками поддерживая отвисший живот, взобрался на крыльцо и без стука, словно был у себя дома, рванул дверь.

— Он что, после Батыя остался?

— Юсупова-князя сродственник. Меншикову кунак, — опустив голову, сказал Кирша. Стыдно было ему, хозяину, русскому, выглядеть перед гордыми Пиканами униженным. Чужой человек пасется в доме… Что ж, он вправе: здесь все его.

— Он жених-то?

— Он, будь он проклят! — сквозь зубы процедил Кирша.

«Арина, Арина…» — Мите вспомнилась верная, беспрекословная камчадалка, отдавшая за него жизнь. Маша чем-то напоминала ее: такая же добрая, тихая. Возьмет ее жирный старый татарин, — может, разоденет, как Юшков сестру, в тереме будет жить. Да не хуже ли это смерти? Арина, Арина, душа чистая!

— Тима! Выволоки его сюда, — сказал Митя брату. — Маленько побеседуем.

— А, щас! — Барму дважды просить не надо. Если уж Митя решился говорить с татарином, отчего бы и не помочь ему — давно руки чешутся. Минуя ступени, запрыгнул на крыльцо, ворвался в избу, где все словно вымерло. Лишь в красном углу, не сняв малахай, отпыхивался татарин, призывая хозяйку:

— Машка, Машка!

— Нет ее, дядя, — сказал Барма, выдергивая его из-за стола: — Там она. Айда!

— Айда, пойдем, — согласился татарин и, не без помощи Бармы, оказался в сенках. — Айда… пойдем. Машка туда-сюда… женой будет, — бормотал он.

— Будет, будет, — сталкивая его с крыльца, поддакнул Барма. — Ну вот, братко, суди, как с ним быть.

— А так, — Митя снял с груди мешочек, в котором хранил Дуняшин подарок. Сдернув с татарина лисий малахай, вытряхнул ожерелье туда. — Это за коней… за дом. Хватит?

Татарин ошеломленно молчал, не понимая, чего добиваются от него эти незнакомые люди.

— Коней ему давал? — спросил Барма, указывая на Киршу.

— Давал, давал, — закивал татарин. — Кобылу давал, жеребчиков давал. Карош жеребчик!

— Ну вот, получи за них, — Митя тряхнул малахаем, в котором даже в эту пасмурь сияло дорогое ожерелье. — Довольно тебе?

— Товольно, товольно! — понимая, что торговаться сейчас невыгодно, да и ожерелье стоит и тройки и дома. — А мал-мало нетовольно.

— А, мало?! — Кулак Бармы приплюснул татарину нос. Быть бы битым Шакирову, да Митя удержал быструю руку брата.

— Не кипятись, Тима. Рассчитываться надо честно. Сколь должны — отдадим. Ну, сколь просишь еще? — спросил татарина.

— Машку тайте… Дом ваш, кони ваши… — бормотал татарин, любуясь ожерельем. — Подарю Машке!

— Оставь себе. Машка наша.

— Нехорошо, кунак! — забормотал татарин, но бриллианты ему нравились. Глаза восторженно моргали, лицо лоснилось. Почитай, даром богатство в руки плывет. Отчего же не взять? Дом и кони — цена небольшая. К тому же мена без свидетелей.