Грустная девочка

– Мэй и ее конкурс… как все прошло?

– Не знаю, – беспечно пожала плечами Эмили. – Вернешься и сама обо всем ее расспросишь. Она до сих пор не приехала.

Значит, они с Софией все еще одни в той квартире. Так даже лучше. Эмили привыкла быть единственной хозяйкой, вряд ли она смогла бы ужиться с кем-то другим. А с кем-то таким же своенравным, как Мэйлин – тем более.

– А София?

– А что с ней будет? Она в порядке. Плачет ночами, но я ее успокаиваю, как умею. Она меня еще не принимает и каждый раз притворяется, что не плакала вовсе. Меня не проведешь.

Последние слова заставили Эмму улыбнуться.

– Как Мартин?

– Заходит каждый вечер, забирает ее гулять и дает мне передохнуть. Он славный молодой человек. Тебе с ним повезло.

– Как и ему со мной, – попробовала пошутить Эмма, но попытка получилась жалкой и нисколько не смешной.

Эмили серьезно посмотрела на нее:

– Как и ему с тобой, – почти повторив ее фразу, сказала она. – Он ждет тебя, но держится хорошо.

– С кем София сейчас?

На лице Эмили отразилась некоторая озабоченность, а потом она нахмурилась:

– Не успела проснуться, а уже проверяешь меня. Не веришь, значит?

– Ну, зачем ты так. Дай чего-нибудь попить, пожалуйста.

Пить пришлось по ложечкам, и этого было явно слишком мало, но Эмили предупредила ее, что глотать воду стаканами сразу после пробуждения запрещено.

– Мне сказали, что тебя нельзя нагружать. Скоро прогонят отсюда, и я приду только вечером.

Эмма сжала пальцы матери и кивнула. На разговоры сил уже не оставалось. Голос пропал, губы слиплись и за ними на очереди были веки.

К вечеру у нее поднялся жар, над которым колдовали сразу три медсестры. После примочек, уколов и обтираний Эмма с трудом выдержала перевязку, а затем снова провалилась в сон. Повторный визит Эмили, видимо, отменялся.

Она открыла глаза только поздно вечером – за окном было уже темно, и в палате горел желтый электрический свет. Эмма пошевелила рукой, и сидевшая у стенки медсестра сразу же вскочила. Она подошла к койке неровной походкой, чуть раскачиваясь и вытирая глаза тыльной стороной ладони – видимо, спала.

– Как вы себя чувствуете? – без особого интереса спросила она – просто так было нужно.

– Хорошо, – без особой искренности ответила Эмма – просто так было проще.

Медсестра протерла ей лицо и руки сухим полотенцем, и только после этого Эмма поняла, что была покрыта испариной.

– Никто больше не приходил? – спросила она, постаравшись успеть с этим вопросом, пока девушка еще не вернулась к своему посту у стены.

– К вам сейчас все равно не пустят. Что-то температура у вас пошаливает.

От этих слов стало обидно и одиноко. Она страшно истосковалась по Софии и Мартину, но встретиться с ними ей было нельзя. И это было просто гадко.

Утром ее разбудили тихие шаги – пришла новая медсестра, которая сменила вчерашнюю. Обтирания, перевязка, легкий осмотр и чашка бледного бульона. После горячего она снова вспотела, и лишь сейчас задумалась о том, что от нее, наверное, ужасно пахло.

Жар все держался – падал на три деления термометра, а потом снова упорно полз вверх. Эмма боролась с ним уже третий день, и ее пребывание в больнице затянулось. Ей говорили, что все в порядке, такое бывает и это не страшно, но она слишком сильно измучилась, чтобы трезво смотреть на вещи. На ее вопросы о том, почему у нее постоянно высокая температура, врач отвечал, что не все могут сразу же вернуться к нормальной жизни после операции. Что это вполне нормально, и что нужно просто потерпеть. И это не инфекция. И не некачественный шов. И не повреждение внутренних органов.

Бороться, лежа на одном месте и не имея возможности даже самостоятельно сходить в туалет, очень тяжело. Эмма теряла вес и думала о том, что ей, наверное, никогда не удастся вернуться домой.

Но однажды случилось чудо.

Открыв глаза и увидев дневной свет, струившийся через оконные стекла, она вдруг услышала тонкий звон колокольчика. Чистый, протяжный и по-детски наивный звук.

Время на миг остановилось, а потом, покачнувшись, продолжило ход. Медсестра соскочила со своего стула, который в тот день почему-то стоял у окна, и помчалась к двери со словами:

– Вот противная девчонка, я же сказала ей, что нельзя приносить сюда эту игрушку! Она сейчас мне тут всех перебудит! И куда смотрит папочка?

Эмма поймала ее за край белого халата и, приложив невероятное усилие, остановила. Девушка встала рядом с ней, готовая в любой момент возобновить бег, но Эмма облизнула пересохшие губы и прошептала:

– Пожалуйста, скажите ей, что я ее услышала.

Медсестра кивнула и вышла за дверь, рука Эммы свесилась с кровати. Сегодня у нее больше не оставалось сил, но на следующий день она почувствовала, что худшее осталось позади.

Эпилог

«… поэтому мы и не могли остаться. Нам пришлось уехать на некоторое время. Мамочка, я надеюсь, что ты не считаешь, будто я тебя предала. Я пытаюсь говорить лишь правду, но, оказывается, на расстоянии быть честной гораздо проще.

Можно было бы сказать, будто я ни о чем не жалею. Но я не могу.