Группа крови: повесть, рассказы и заметки

Уже много лет известный художник N., некогда скучный, но честный реалист, издевается над культурной общественностью, выдавая свои пустые, ничем не заполненные холсты за произведения в изобретенном им – и только им представленном – стиле «емпти-арт», от английского слова empty, пустота. Предполагается активное участие зрительского воображения в создании законченного художественного образа. Между тем никакого художественного образа возникнуть не может, поскольку экспонирование обычных пустых холстов есть лишь ловко придуманное шарлатанство, лишенное какого-либо концептуального наполнения… Что-то было написано вроде этого – если пропустить уличные ругательства и совершенно не известные мне слова из культурологического лексикона.

Больше всего меня поразила наглость фигуристой авторши – королева шарлатанства уличала в шарлатанстве одного из ее подданных…

Между тем, пока я читал, мой друг успел сделать многое.

Он повернул пустым, но, очевидно, уже загрунтованным холстом к себе подрамник на мольберте.

Надел клеенчатый фартук.

В несколько минут обозначил углем контуры будущего изображения – само собой разумеющегося: дачный пейзаж с неглубоким снегом и кривыми голыми ветками, увиденный сквозь рассеченное частым переплетом стекло веранды.

Как тоскливо на даче в начале зимы! Боже, как все тоскливо…

К тому времени, как я закончил читать пасквиль, он вовсю писал, роняя с кисти капли то белил, то испанской сажи. Уже проступало будущее изображение – он всегда работал быстро. Именно скучный, но добросовестный реализм.

Бутылка почти опустела, мое участие в опорожнении было незначительным – зачитался.

Все происходило в полной тишине, он так ничего и не ответил на мое предложение излить душу.

И тут я – со мною это бывает, как будто черт за язык дергает, – ляпнул еще одну бестактность.

– А почему бы тебе действительно не вернуться от своего пустотизма или как его – вот к такой нормальной живописи? Она, конечно, нахальная дура, но…

Это мое «но» не прозвучало бы, если б культуроложеские ругательства не были иллюстрированы. Но фотографии пустых выставочных залов с не менее пустыми полотнами на стенах меня, скажу прямо, убедили. Другое дело – кто меня просил вылезать со своей откровенностью?

Я убил бы за такую правду-матку, а N. сдержался.

– Подожди, я закончу, – сказал он. – А пока сходи за новой бутылкой. Там, в гараже, стеллажи…

Я нашел подходящую настроению бутылку, едва не обрушив полки его винного погреба, и принес ее на веранду. Он уже действительно закончил писать и убирал лишнее шпателем. Получалось вполне симпатично – холст вобрал и мое растерянное молчание, и его беззвучную истерику, и общее уныние буднего дня на даче, и даже кисловатый запах виски. Неплохой он живописец, подумал я, неплохой. Был.

Законченную работу он повернул лицом к стене, сам сел в плетеное кресло напротив меня. Вдруг зашел обычный пустой разговор – об окружающем повальном пьянстве, о нашем месте в этом общем деле, о сопутствующих и самостоятельных болезнях, об удручающих новостях из телевизора, о старости вообще и потере сил в частности… И о женщинах, конечно, поголовно глухих к шуму жизни.

Говорил он спокойно, только рот время от времени дергался, да рука дрожала – уж не из-за этого ли тремора изобрел он свой емпти-арт? Руки-то не нужны…

Минут через сорок он перебил сам себя.

– Пора, высохла, – сказал он, – приготовься.

Я не успел спросить, к чему мне надо приготовиться.

Он повернул подрамник холстом наружу.

Холст был пуст, только в том углу, который он записал последним и который еще не совсем высох, проступали тени мазков.

– Ты понял? – спросил он. – И ничего сделать нельзя. Я пробовал.

Я все понял, но не ответил.

…Когда я уезжал, он начинал третью бутылку. Пил он уже полулежа в кресле, при каждом глотке сползая с него.

Не следовало мне ехать – из выпитого литра с лишним граммов триста приходилось на меня.

Но я все понял и уже не мог ждать, пока виски выветрится.

Судьба, как известно, хранит пьяниц и сумасшедших. Я доехал без осложнений.

Почему я никогда не открываю авторские экземпляры, бессмысленно упрекал я себя всю дорогу, почему не прочел ту рецензию, о которой мне говорили нечто странное. Ведь я был неплохим беллетристом, думал я.

Слежавшаяся в стопке книжка захрустела и раскрылась.

Страницы развернулись веером.

Не жди меня, сосед

За последние годы подъезд наш неузнаваемо изменился. Перемены эти шли параллельно переменам в жизни вообще и в жилищных условиях населения в частности.