Вдруг все сдвинулось и стало разваливаться, как небрежно установленные и плохо закрепленные декорации, сцена поворачивалась все быстрее, задник ехал, слегка вздрагивая и покачиваясь.
Говорили по телефону в раз и навсегда назначенное время, утром и вечером в девять. Ничего не скрывали, даже подчеркивали откровенность, рассказывая об очевидно тайных событиях и переживаниях. В этом были и суть отношений, и главное их очарование – в абсолютной открытости.
Все рухнуло в одно мгновение – когда он получил окончательное решение по текущему проекту.
И теперь он лежал, всматриваясь в неприязненный рассвет за окном, понемногу проникавший в комнату. Он отчетливо понимал, что прежняя жизнь кончилась и продолжение ее невозможно. Но, как всегда, острое чувство держалось недолго, боль стала тупой, ее поглощали оцепенение, безразличие, усталость. Выхода не было, и как только это стало очевидно, наступило смирение. Оно подкреплялось обычным недоверием, знакомым всем, кто переживал огромное и неожиданное горе. Не может быть, что это случилось со мной, не может быть, ведь никогда ничего подобного со мной не случалось, за что, почему со мной, нет, не со мной, со мной все обойдется, обойдется, обойдется…
Самые трусливые и покорные скрывались за твердым «Бог не попустит, Бог все управит, Господь спасет…» Другие отвлекались логикой – вероятность, что это выпадет на меня, ничтожная, значит, нечего бояться… Третьи сосредоточенно обдумывали линию поведения «потом», когда все худшее уже случится и минует и небо не рухнет на землю…
Он сидел за столом, не замечая, что народ разошелся на обед, что в рабочем зале пусто, смотрел на компьютерный монитор, по которому ползли капли, будто с потолка капал мелкий и редкий дождь, и не сразу понимал, что капли на мониторе – не дождь с потолка на мониторе, а его собственные слезы на стеклах очков.
Наконец для разъяснения указаний, которые он получил уже довольно давно по локальной сети, его пригласили к Нине Филипповне. Так Алёна и сказала: «Ниночка Филипповна вам все объяснит». Он зашел в сортир, увидел в зеркале неожиданно спокойное, даже какое-то самодовольное лицо и отправился к Нинке, не чувствуя ни малейшего волнения. В лучших своих традициях последних лет – будто со стороны наблюдая жизнь Игоря Матвеевича С.
– Ты можешь считать меня чудовищем, – пользуясь некоторой как бы экстерриториальностью кабинета, Нинка закурила. – Уверена, что считаешь, и все вы считаете меня бесчувственной гадиной…
– Кто все, – перебил он в склочном тоне, совершенно не подходящем для такого разговора, но почему-то установившемся с самого начала, – кто все? Крепостные?
Он ткнул большим пальцем через плечо, за стеклянную стену, отделяющую ее начальнический закуток от общего зала. Нинка не ответила, будто не услышала, продолжая свое.
– А ведь это не я вас всех сюда собрала, и профессию всем вам выбирала не я, и не я рвала жилы, готова была на все, чтобы в этой гребаной профессии выбиться в первый ряд! Что, не знали, какой продукт будете производить?! А теперь Нинка, тварь, вас в упыри толкает, все человеческое истребляет!
Раздавив окурок на затертом пеплом блюдце, она замолчала, глядя сквозь стекло в рабочий зал, на прижавшихся щекой к телефону, на уткнувшихся в экраны, на беззвучно разевающих рот в смехе, на упавших головой на стол в приступе мгновенного сна…
– Мы делаем самое важное из всех важных дел, – после паузы она заговорила тихо, будто сама с собой. – Мы сеем страх, именно так, как говорили когда-то, именно сеем. Страх быть убитыми, разоренными, потерявшими все, что имеем, страх гибели и страх жизни, страх мучений и страх благоденствия, страх, страх, страх… Двенадцатилетние девочки издеваются над такой же девчонкой, бьют, таскают за волосы… Трое, их безрезультатно ищут по следам, забрались ночью в дом священника, вырезали всю семью, дом и церковь подожгли… На шоссе столкнулись пять машин, трое погибших на месте, водитель фуры, по вине которого произошло ДТП, был пьян… К концу года инфляция достигнет семи процентов… Задержан при получении взятки глава городской администрации…
Нинка замолчала, но казалось, что ее тихий крик еще висит в воздухе.