Группа

Катя. Проснулась, Лен, лежу, потная вся, как улитка, мокрая, под одеялом. Ночь, какая-то собака воет. Глянула в окно: темень… И такой меня ужас обуял, что я никогда уж отсюда не выберусь. Понимаешь, никогда! И вот, когда мы вышли утром с отцом — он меня в Москву повез провожать, — вот в поезде мне все чудится: вот-вот ко мне подойдут! Представляешь? Я в Шереметьеве, вот веришь — я чуть не умерла, чуть у меня сердце не остановилось, понимаешь? И вот, как он берет мой паспорт, как смотрит на меня этот солдатик прыщавый, понимаешь, смотрит в упор… Я думаю: ну, ну скажи мне что-нибудь, ну убивай меня… Веришь, как я границу прошла… Лен, никому, никогда, а вот тебе как лучшей подруге я могу сказать: я сразу пошла в туалет трусы менять, я обоссалась…

Молчание.

Клава. А вот я дни считаю, часы, минуты. Завтра вот утром в Рим, оттуда — домой. Я уж не знаю, скорей бы уж, Господи, назад, домой скорее!

Катя. Ну и что? Ну вот приедешь ты, ну и что? И дальше что?

Клава. Я расскажу о впечатлениях мужу.

Катя. У тебя и муж есть?

Клава. Ну а как же! У меня две дочки. Представляешь, как они там ждут, какие там надежды разворачивают! Ха… Вот гляди: каждая написала, о чем мечтает. А младшая написала: привези что-нибудь необычное. А у вас, вы говорите, матери, отцы старые. Как же вы можете здесь? Что они вам такого плохого сделали? Выкормили, выучили — вы ж теперь гуляете по свету! Я бы на вашем месте с таким презрением о Родине не говорила. Мама у тебя ведь русская, Катя, не какая-нибудь — русская.

Катя. Ладно, Клавка, не тяни душу. Старшей твой сколько?

Клава. Пятнадцать.

Катя. Ладно, зайдем в мою «Лагуну» — дам я тебе куртку для дочери.

Клава. Давай, Лен, давай возвращайся к нам. Ну что у тебя здесь за жизнь будет, ну посмотри! Они ведь на тебя плюнуть даже слюну пожалеют, если говорить-то начистоту. А вот смотри, я здесь представляю страну на всемирном конгрессе, как равная среди всех женщина. С нами встречаются «блистательные», какие угодно, а ты?

Катя. Клава, молчи, не тревожь душу. Нельзя нам назад, понимаешь, ну нельзя! Там Иосиф Джугашвили и его братья, понимаешь? Спой лучше, Клавка, когда ты поешь, ты больше на человека похожа.

Клава. А тебя уже и песня не спасет.

Катя. Ладно-ладно, давай!

Клава. Ну чего я одна буду? Подтягивайте. Я всё северные знаю, а вы харьковские — южанки. Давайте про «девчонку»?

Лена. Кого-нибудь зарезали у нее?

Клава. Это веселая, строевая. (Поет.)

Как будто ветры с гор,
Трубят солдаты «сбор».
Дорога от порога далека.
И уронив платок,
Чтоб не видал никто,
Слезу смахнула девичья рука.
Не плачь, девчонка…

Надо было вас с восемнадцати лет в армию брать — вы бы тут подолы не задирали! Раз! Раз! В ногу пошли! В ногу!

С хохотом строем направляются к двери.

Входят Рубцоваи Потаповский.

Нина Михайловна, поем хором — идем строем.

Рубцова. Куда ты направилась?

Клава. Продолжаем в том же духе пропагандировать советскую строевую песню.

Рубцова. Останься здесь!

Клава. Нина Михайловна, и днем уже и ночью ты не отпускаешь! Дай хоть продохнуть! Что я такого нарушу, если с русскими пойду по Венеции с песней? Пусть советские песни тоже зазвучат.

Рубцова. Я, по-моему, ясно тебе сказала!

Клава. А чего я нарушу, объясни! Они наши, русские, правда, девки?

Рубцова. Не в меру ты расслабилась, Клавдия!

Клава. Так такая ночь! Такая ночь! Карнавал, веселье… Такая сумасшедшая ночь! А чего ты весь вечер такая, у тебя умер, что ли, кто-нибудь? Нина Михайловна, мы тебя все не то что уважаем, мы тебя боимся. Дай поцелую тебя, Нина Михайловна! Может, ты растаешь, как снежная королева!

Рубцова. Не надо целовать. Не забывай только…

Клава. Я помню, все помню! Девчонки хотят письма родным передать. Пусти до ихней «Лагуны» и обратно.

Рубцова. Останься, Клава, ты мне нужна.

Клава. Я быстро обернусь туда-сюда!

Лена. Клав, вот докажи, что ты свободный человек, пойди, раз хочешь! Пойди, и всё!

Молчание.

Катя. Тогда мы поверим.

Молчание.

Клава. Слышь, как вопрос поставлен, Нина Михайловна? Надо идти. Правильное решение, товарищ консул?

Потаповский. Правильное.