Грозовое Облако

Анастасия с некоторым удовлетворением заметила, что все серпы-женщины назвались одиночными именами, как и она сама.

Коллекция восхитила даже серпа Кюри:

— При виде такого величия захватывает дух!

Анастасия была так поглощена мантиями, что не сразу заметила, чем украшены остальные стены Хранилища.

Алмазы! Ряд за рядом. Камера сверкала всеми цветами радуги, отраженными в драгоценных камнях. Именно такие камни вставлялись в перстни серпов. Все одинакового размера и формы, и у каждого внутри таилась темная сердцевина.

— Камни созданы серпами-основателями, и здесь они под надежной защитой, — объясняла гид. — Никто не знает, как они сделаны — технология утеряна. Но волноваться ни к чему: здесь их достаточно, чтобы наделить кольцами примерно 400 000 серпов.

«Что? — удивилась про себя Цитра. — Неужели когда-нибудь может возникнуть нужда в четырехстах тысячах серпов?»

— А известно, почему они так выглядят? — спросила она.

— Уверена, что основатели знали, — бодро сказала гид, уходя от ответа, и попыталась отвлечь внимание слушателей рассказом о системе запирающих механизмов в Хранилище.

В завершение замечательного дня они отправились в оперный театр на «Аиду» Верди. На этот раз им не грозило уничтожение и не надоедали раболепные соседи по зрительскому ряду. Фактически, почти все зрители были серпами, проводящими на Твердыне отпуск, отчего, учитывая их объемистые мантии, выйти из ряда или, наоборот, добраться до своих кресел становилось нелегкой задачей.

Музыка была роскошной и драматичной. Она сразу возбудила в Анастасии воспоминания о той единственной в ее жизни опере, которую она слышала, тоже написанной Верди. В тот вечер она впервые встретила Роуэна. Их познакомил серп Фарадей. Она тогда еще даже помыслить не могла, что Фарадей предложит ей стать его ученицей. А вот Роуэн знал — или, во всяком случае, подозревал.

Следить за сегодняшней оперой было легко: она повествовала о запретной любви между египетским военачальником и принцессой, дочерью его противника, окончившейся для обоих погребением заживо. Как же много историй смертного времени оканчивалось необратимой смертью! Похоже, люди тогда были одержимы мыслью о бренности своего существования. Впрочем, музыка была прекрасна.

— Готова к завтрашнему дню? — спросила Мари, когда они после спектакля спускались по лестнице театра.

— Готова отстаивать наше дело, — ответила Анастасия, подчеркивая, что дело не только ее, но их общее. — Правда, не уверена, готова ли достойно встретить возможный исход.

— Если мы проиграем, то, возможно, я все равно стану Верховным Клинком по результатам голосования.

— Скоро узнаем.

— В любом случае, — сказала Мари, — это ошеломительная перспектива. Стать Верховным Клинком Средмерики — это не то, чего я когда-либо пламенно желала. Ну разве что в молодости, когда я вовсю размахивала ножом, сокрушая раздутые эго сильных мира сего. Но не теперь.

— Когда серп Фарадей брал нас с Роуэном в ученики, он сказал, что нежелание становиться серпом — это первый шаг к тому, чтобы заслужить это звание.

Мари сочувственно улыбнулась:

— Вечно мы бьемся лбами о собственную мудрость. — Затем ее улыбка погасла. — Если я действительно стану Верховным Клинком, то, как ты, конечно, понимаешь, ради спокойствия в Ордене, мне придется изловить Роуэна и отдать его под суд.

И хотя это доставило Анастасии невыносимую боль, она стоически кивнула:

— Если это будет твой суд, то я с ним смирюсь.

— Наш выбор нелегок. Да он и не должен быть легким.

Анастасия взглянула на океан, на игру бесконечных волн, убегающих за горизонт… Еще никогда она не чувствовала себя так далеко от себя самой, как здесь. Она никогда не чувствовала себя так далеко от Роуэна. Так далеко, что невозможно счесть все пролегшие между ними мили.

Возможно, потому, что между ними не было никаких миль.

• • •

В летнем доме серпа Брамса, расположенном неподалеку от оперного театра, Роуэн сидел под замком в меблированном подвале с видом на подводное царство.

— С тобой обращаются намного лучше, чем ты заслуживаешь, — сказал ему Годдард, когда они прибыли на остров в то утро. — Завтра я представлю тебя Великим Истребителям и с их разрешения выполю тебя с той же безжалостностью, с какой ты отсек мне когда-то голову.

— В Твердыне прополки запрещены, — напомнил Роуэн.

— Для тебя, я уверен, сделают исключение.

Когда Годдард убрался и дверь за ним закрылась на множество замков, Роуэн сел и стал подводить итог своей жизни.

Его детство, ничем не примечательное, прошло в попытках оставаться в рамках посредственности, чтобы не выделяться среди прочих. Другом он был просто великолепным. Роуэн полагал, что превосходил других в ситуациях, когда надо было поступать правильно, — даже если правильные поступки на самом деле были полной глупостью; а по большей части они, кажется, таковыми и оказывались, иначе он бы сейчас здесь не сидел.