Он говорил, что, хотя и был связан с регентом в совсем недавнем прошлом, сейчас – так подсказывает ему совесть! – чувствует себя обязанным помешать тому действовать в ущерб законным правам царской семьи. По словам фельдмаршала, бывший фаворит новопреставленной императрицы рассчитывал преуспеть в организации государственного переворота, опираясь на Измайловский полк и конную гвардию: первым командовал его брат Густав, второй – его сын. Однако Преображенский полк весь целиком предан ему, фельдмаршалу, и это отборное войско позволит в нужный момент обрушиться на честолюбца Бирона. «Если бы Вашему Высочеству было угодно, я бы мигом избавил ее от этого зловредного человека».
Но Анна Леопольдовна не была авантюристкой по природе. Сама мысль о том, что придется атаковать такого могущественного, хитрого и изворотливого человека, как Бирон, ее пугала, и поначалу она решила остаться в стороне. Однако, посоветовавшись с мужем, передумала и осмелилась, дрожа с ног до головы, пойти ва-банк. В ночь с 8 на 9 ноября 1740 года сотня гренадеров и три офицера Преображенского полка, посланные Минихом, ворвались в комнату, где спал Бирон, вытащили его из постели, несмотря на его призывы на помощь, избили ружейными прикладами, вынесли в полуобморочном состоянии на улицу и бросили в крытую повозку. На рассвете Бирона привезли в Шлиссельбургскую крепость на Ладожском озере, где принялись бить кнутом. Поскольку для того, чтобы заключение регента было законным, требовалась обстоятельно изложенная жалоба, его обвинили в том, что он ускорил кончину императрицы Анны Иоанновны, заставляя ее ездить верхом в плохую погоду. Это и другие вменяемые Бирону государственные преступления позволили приговорить его 8 апреля 1741 года к смертной казни через четвертование. Впрочем, почти сразу же смертная казнь была заменена пожизненной ссылкой в глухое сибирское село Пелым, находившееся в трех тысячах верст от Санкт-Петербурга. И тут же враги Бирона провозгласили регентшей Анну Леопольдовну. А она, чтобы отметить счастливое окончание эпохи интриг, узурпаторства и предательств, первым делом отменила приказ прежнего регента о запрете солдатам и унтер-офицерам посещать кабаки. Первая либеральная «реформа» вызвала ликование в армии, крепкие напитки полились рекой. Всем хотелось видеть в этом признак грядущего послабления во всем, признак милосердия Анны Леопольдовны по отношению к своему народу. Везде звучали здравицы в честь новоиспеченной регентши, а рикошетом – и в честь человека, приведшего ее к власти. И только политически неблагонадежные лица отмечали, что после царствования Бирона наступило царствование Миниха: один немец прогнал другого, даже не подумав о московских традициях.[46] Сколько же еще времени Российская империя будет искать себе государей за границей? И почему трон все время занимают особы женского пола? Разве нет для России другого выхода, чем отдать бразды правления императрице, за спиной которой стоит немец, нашептывая ей свою волю? Если страна страдает, задыхаясь под юбками бабы, что сказать, зная: эта баба безгранично предана иноземцу? Самые большие пессимисты предрекали, что Россию будут преследовать бедствия и катастрофы до тех пор, пока настоящие мужчины и истинно русские люди не восстанут против влюбчивых правительниц и их германских фаворитов. Этим мрачным пророкам матриархат и порабощение казались двумя главными аспектами проклятия, обрушившегося на их родину после кончины Петра Великого.
VI. Одна Анна после другой