Грозные царицы

В самый день отъезда этой троицы Меншиков устраивает во дворце на Васильевском острове ослепительно пышный праздник в честь помолвки своей старшей дочери Марии и юного царя Петра II. Невеста, усыпанная бриллиантами и прочими драгоценными камнями, получала в связи с этим событием титул Светлейшего Высочества и гарантию годовой ренты в тридцать четыре тысячи рублей из государственной казны. По отношению к Елизавете Меншиков проявляет себя куда более скаредным и выдает царевне, чтобы смягчить суровость судьбы по отношению к ней, «компенсацию за траур» в размере всего-навсего двенадцати тысяч рублей.[23] Но Елизавета хочет выглядеть в глазах всего света безутешной невестой. Она полагает: сам факт того, что она засиделась в девичестве до восемнадцати лет и что в ней могут быть заинтересованы лишь те, кого волнуют политические амбиции, – сам по себе этот факт есть свидетельство участи такой жестокой, с какой долее мириться она не может. К счастью ее, друзья царевны настроены решительно. Они срочно принимаются искать в России и за границей замену Карлу-Августу, не уступающую ему по достоинствам, и находят – как раз в ту пору, когда гроб с телом покойного только-только доставлен в Любек. Новый предлагаемый Елизавете претендент на ее руку – родной брат усопшего Карл-Адольф Голштинский, а кроме него, ей намечают в мужья графа Морица Саксонского, побочного сына курфюрста Августа II, и еще кое-каких знатных дворян, чьи заслуги легко было удостоверить.

Пока Елизавета в екатерингофской тиши мечтает о женихах, которых она едва знает в лицо, практичный Меншиков в Санкт-Петербурге исследует преимущества каждой из предлагаемых кандидатур, оценивая их «по рыночной стоимости». Ведь, на его взгляд, царевна-полувдова представляет собой весьма прибыльный товар, если говорить о существующих дипломатических связях. Но связанные с Елизаветой матримониальные заботы не мешают ему постоянно следить за воспитанием своего царственного подопечного. Заметив, что с некоторых пор Петр стал менее экстравагантным в поступках, чем прежде, он поручил Остерману начать теперь борьбу с его природной ленью и приучать к строгому распределению часов учения и отдыха. Вестфальцу помогал в этом князь Алексей Григорьевич Долгорукий, «гувернер-адъютант». Он часто появлялся во дворце со своим сыном, князем Иваном – обаятельным двадцатилетним парнем, нарядным, изнеженным и женоподобным, и тот развлекал Его Величество неистощимой способностью к болтовне.

Вернувшись из Екатерингофа, где она провела несколько недель в романтических мечтаниях, Елизавета обосновалась в Летнем дворце, но не проходило и дня, чтобы она – вместе с сестрой Анной – не навестила дорогого своего племянника, запертого в позолоченной клетке. Сестры выслушивали откровенные признания испорченного мальчишки, разделяя его увлечение Иваном Долгоруким, этим неотразимым красавцем, и охотно принимали участие в ночных прогулках юношей и их веселых кутежах. Несмотря на выговоры, предостережения и упреки, какими осыпали четверку распутников их дуэньи мужского пола, они и не думали прекращать свои безумства.

В декабре 1727 года Иоганн Лефорт доносил своему министру при Саксонском дворе о выходках юного государя так: «У хозяина [имелся в виду Петр II] нет других занятий, кроме как бегать по улицам днем и ночью вместе с царевной Елизаветой и ее сестрой, посещать камергера Ивана [Иван Долгорукий], пажей, кухарок и Бог весть еще кого». Доведя до сведения начальства, что у малолетнего императора, находящегося под опекой, противоестественные наклонности и что красавчик Иван втягивает его в запретные игры вместо того, чтобы бороться с этими наклонностями, Лефорт продолжает: «Можно подумать, что эти неблагоразумные и неосторожные люди [Долгорукие] нарочно устраивают разные оргии и провоцируют разгул, пробуждая в нем [царе] чувства, свойственные последнему из русских людей. Мне известны покои, прилегающие к биллиардной, где помощник гувернера [князь Алексей Григорьевич Долгорукий] организует для него всякие пикантные развлечения […] И спать все они ложатся не раньше семи часов утра».[24]