Грозное время

Все они казались взволнованны.

Первый заговорил Сильвестр.

– Прости, государь! Почивать тебе не дали, до зову пришли… Да дело великое… Чудо явилось новое в обители…

– Чудо? Какое чудо? – взволнованный, полуодетый еще спросил Иван.

И, приоткрыв дверь в соседнюю келью, куда ушла царица к сыну, сказал:

– Слышь-ка, Настюшка! Чудо, толкуют, новое… Да где? У мощей святителя? Али в пещере его?

– Нет… В келье у старца Максима, государь!

– Максима… Да… Ну, толкуйте: какое чудо? – прикрывая снова дверь к жене, спокойным тоном заговорил Иван.

– Вот, до зари то было, недавно-таки… – начал Сильвестр. – Только монахи ночную службу отстояли, по келиям разошлись… Через два часа – прибегает послушник, что спит в келье у старца Максима, дряхлости и недугов его ради, – и говорит игумену: «Дивное нечто творится в келье у нас. Лег я заснуть. И старец мой уснул же. А вдруг, гляжу, свет у киота, что в углу… Тамо все свечи, словно к празднику, зажжены и лампады неугасимые, все четыре сияют! Сам же старец – сном покоится… Думаю: он возжег и уснул. Погасил я свечи и лег. А меня ровно толкнул кто через недолгое время. Прокинулся я со сна, – сызнова светятся иконы, зажжены огни… И так до трех раз. Взбудил я старца, – говорит послушник, – пытаю его: «Ты, отче, свечи и лампады возжег?» – «Нет! – говорит. – Это все возжено Божиим некиим произволением… Чую: дух пророческий нисходит на меня… Пойди, позови советников близких царя… Скажу им нечто». Тогда игумен, выслушав, за нами послал, за тремя. А по пути князь Ондрей попался, шел ратников подымать. Мы и его позвали. Приходим в келью к Максиму, а той…

– О моем пути царском и о моих судьбах прорицать стал?

– Угадал, государь… Желаешь ли выслушать?…

– Отчего же, говорите… Занятно… Занятно…

– Страшно, а занятного – мало будет, чадо мое! Слушай! Стоит старец, как мел, бледен ликом, трясется и глаголет: «Прорицаю царю: да не противится совету моему и вашу. Бог того не хочет… А ежели презришь, царь, поедешь в путь дальний и на Песношу же придешь… И не послушаешь меня, по Бозе советующа… Забудешь кровь мучеников – ратников, избиенных от поганых за правоверие, презришь слезы сирот и вдовиц, поедешь с упрямством… Ведай о сем, царь, иже сын твой умрет, не возвратится оттуда жив! А послушаешь – все живы и здравы будете!»

Сильно передав пророческие слова Максима, Сильвестр остановился, желая поглядеть, какое впечатление произведут они на царя. Но Иван стоял спокойный, непроницаемый, холодный. Словно даже не слышал того, что говорили ему.

И вдруг обратился к Курбскому:

– Брат твой скончался, я слышал, от ран?

– Скончался, государь… – опешив от неожиданного и неуместного, казалось бы, вопроса, ответил Курбский…

– Семья у него большая осталась…

– Сам ведаешь, государь…

– Да, да… Как думаешь: надо нам позаботиться о них?

– Бог сирот не кинет, государь… А на прочее – твоя царская воля…

– Моя царская воля, конечно… А вон, слышишь, чудеса творятся… Мою царскую волю почему-то изменить хотят. Мних, старец дряхлый, еретик оглашенный, узник былой – видения видит, кои против моей царской воли идут. Он ли мне указ?

– Государь! – опять заговорил Сильвестр. – Не ладно ты молвил. Чем старца коришь? Узами и темничным смирением, и гонением мирским… Помни, и Господа Христа гнали фарисеи лукавые… Отринь гордыню, чадо мое… Ежели мних тебе, владыке, прорицания вещает – не ложны слова его… Помни, царь, аще и почтен от Бога царством отцов его, но дарований не получил, – обязан искать не токмо у советников ближних, но и у простых людей, умудренных опытом и разумом… Понеже дар Духа дается не по богатству и силе внешней, но по праведности душевной… Давид из пастухов на трон восшел…

– Вот, да, да! – подхватил Иван. – Как мыслишь, Алеша: и ныне бы не худо Господу явить такую милость Свою пастуху какому ни на есть? А?

– Никак не думал я о том, государь, и не могу ответа дать! – поняв намек, произнес Адашев, стараясь по-старому поймать взор царя и внутренней, тайной силой внушить ему покорность словам и желаниям своим.

Но Иван упорно избегал посмотреть в глаза Адашеву, даже спиной к нему встал и произнес:

– Благодарствуйте на вестях… А теперь…

– А теперь? – не выдержав, спросил Сильвестр.

– Князь Иван! Ты – на Москву ворочайся, град мой державный блюди… А нам – колымаги подавать… Я верхом не поеду… И на Песношу, в путь трогаться! – громким, повелительным голосом приказал царь.

Молча все отдали поклон и вышли из кельи, где Иван стал быстро в дорогу снаряжаться.

Выйдя на крыльцо, царь подозвал Саина Бекбулатовича и что-то шепнул ему.

– Будь покоен, великий государь!.. – гортанным своим говором ответил царевич. И во весь путь, с лучшими воинами так и не отходил от колымаги, в которой ехала царица с Димитрием и мамками его. И потом, днем и ночью, у дверей ли кельи, в саду ли, куда гулять носят царевича, неотступной тенью следит за ним сам Саин Бекбулатович или один из самых надежных удальцов-казаков его астраханских…

* * *