Грозное дело

– С давна знакомые, – со значением ответил Ефрем. – Так ли, Трофим Порфирьевич?

Трофим кивнул, что так. И почти сразу же спросил:

– А это кто? – и указал на дворового.

Ефрем посмотрел на пищика. Пищик важным голосом назвал:

– Максим-метельщик. Он там метёт. И в тот день тоже мёл.

Трофим кивнул. Обернулся на Ефрема и спросил:

– С кого начнём?

– Как всегда, – ответил Ефрем, усмехаясь. – С того, кто пожиже.

И, заложив руки за спину, глядя себе под ноги, прошёл вдоль злодеев. После развернулся и пошёл обратно – теперь уже глядя им в глаза…

Вдруг схватил метельщика Максима за руку! Крепко схватил, как клещами! Метельщик охнул и обвис. Ефрем разжал руку. Метельщик упал на пол.

– Сенька! – строго окликнул Ефрем.

Сбоку, из Ефремовой каморки, выскочил его подручный Сенька – худой, тщедушный человечишко – и сразу кинулся к метельщику, начал его трясти, бить по щекам, дуть ему в рот. А тот лежал как мёртвый.

– Убери его, чтоб не мешал, – велел Ефрем.

Сенька оттащил метельщика к стене, там выкопал из-под соломы кувшин, макнул в него тряпку и начал тереть метельщику губы. Метельщик сморщился.

А Ефрем опять прошёл мимо стоящих, потом ещё… И вдруг схватил за руку рынду – Петра Самосея. Рында побелел и замер.

– Есть что сказать? – спросил Ефрем. – Есть или нет?!

Рында подумал и ответил:

– Есть.

– На кого?

– На Ададурова Семёна, стольника, царёва посланника в Псков.

Ефрем обернулся на Клима с Трофимом. Вот оно что, подумалось Трофиму, Псков! Но не успел он и рта раскрыть, как Клим поспешно воскликнул:

– Э, нет-нет! Это уже не наше дело. Это посольские пусть разбираются.

Трофим повернулся к Климу. Клим уже спокойным голосом продолжил:

– Ададуров – это не про нас. С Ададурова пусть Зюзин спрашивает. – Обернулся на стрельца с огнём и приказал: – Беги, пёс, ищи воеводу и скажи: большая измена открылась. В посольском приказе. Беги!

Стрелец развернулся и вышел. А Клим осмотрел построенных людей, после мельком глянул на Трофима и, повернувшись к Ефрему, сказал:

– Повременим пока. Придёт воевода, продолжим.

Ефрем послушно кивнул, повернулся к людям, велел идти за ним – и увёл их за угол, в остужную. А Сенька уволок туда метельщика.

Как только они все ушли, Клим сразу подошёл к столу и спросил у пищика, не записал ли тот чего лишнего. Пищик ответил, что нет. Клим всё равно взял со стопы верхний, уже наполовину исписанный лист и, осмотрев его, вернул. Трофим спросил, что теперь делать.

– Ждать, а чего ещё, – ответил Клим.

Трофим осмотрелся, отступил, сел на лавочку и положил кочергу на колени. Клим продолжал стоять. Молчали.

Какая вонища здесь, думал Трофим, как они от неё не передохнут. Вот уже кому не позавидуешь – Ефрему. Он здесь почти безвылазно торчит. Другое дело в Москве, от царя подальше! Вон у них Сидор неделями сидит без дела. Приведёшь к нему кого-нибудь – он спит. Князь Михайло, бывает, смеётся, говорит: а вот пошлю вас…

Заскрипела дверь. Трофим насторожился.

Из остужной вернулся Ефрем, остановился возле дыбы и в сердцах сказал:

– Какой народ хлипкий пошёл! Просто тьфу!

И, повернувшись к свету, начал рассматривать рукав своей рубахи. Рубаха у него была знаменитая – красная, как огонь, атласная, и на свету переливалась. Ефремова рубаха, это знали все, была непростая – её сам царь ему пожаловал, Ефрем ею очень гордился. Клим усмехнулся и спросил:

– А что, люди правду говорят, что это царёва рубаха?

– Какая царёва! – сердито ответил Ефрем. – Я её, что ли, с царя снимал? Как это так?!

– А говорят же.

– Говорят! – ещё сердитей продолжил Ефрем. – А я не слышал. На воле можно всякое сказать. А вот пусть на дыбе повторят!

– Ох, ты и строг, Ефремка, – сказал Клим. – Тебе б только людей мучить.

– Служба такая, – ответил Ефрем. – Будет другая служба, буду по-другому.

– А всё же рубаха чья? Нежели с самого Малюты?

– Нет, – со вздохом ответил Ефрем. – Малюту я не пытывал. А вот Афоньку Вяземского, вот этого да! И это его рубаха.

– Вот прямо эта – с него?