Гроза на Шпрее

— Ну что же, Гончаренко так Гончаренко. Если вы не побрезговали прийти поговорить со стариком, значит, пусть это будет моим причастием, как говорили раньше у нас в России верующие люди. Почувствовав приближение смерти, звали священника и исповедовались ему во всех грехах. А ко мне, неверующему, священник пришел сам, да еще и в образе большевика. И как ни парадоксально звучат мои слова, я рад этому. Еще парадокс: вы единственный, кто связывает меня с миром живых. Единственный, кому я могу излить душу. Удивительно, но факт… Вы всегда нравились мне, не было у вас бессмысленного немецкого самолюбия, презрения к людям не германской расы. Правда, мне никогда не пришло бы в голову, какую роль вы сыграете в моей судьбе. Но все равно повторяю: я благодарен вам.

До революции я честно служил в Генштабе, в семнадцатом вместе с другими офицерами бежал за границу и стал тем, кого вы встретили в школе под Фигерасом. Два чувства всегда жили во мне: ненависть к большевикам и любовь к России. Под палящим солнцем Испании, в песках Африки, где мне довелось побывать, когда я работал на англичан, я всегда мечтал о русской зиме. В европейских городах, что прижимаются друг к другу, мечтал о русском приволье, о степи и тайге… И, конечно, о снеге — белом, сыпучем, о сибирских пихтах и кедрах. Не знаю, придется ли мне увидеть все это. Может, как узнику, а может, старого человека, который никому не может причинить вреда, отпустят умирать на свободе…

— Наверное, так и будет…

— Так вот, молодой человек, раз уж речь зашла о парадоксах… Когда вы, русские, что греха таить, те же большевики, которых все, и я в том числе, считали неотесанными дикарями, выиграли войну у немцев, прославленной цивилизованной нации, у меня защемило под сердцем. Ведь коммунисты, не жалея жизни, отстояли Родину-матушку, бескрайние ее снега, широкие реки, леса дремучие, все, что я любил, что впитал с молоком матери! Вам наверняка очень странно все это слышать, но жизнь, молодой человек, значительно сложнее, чем можно себе представить. И если в последнее время в Германии я ни о чем, кроме своей печени, не думал, то теперь вдруг почувствовал себя человеком, наделенным аппаратом мышления, человеком, который может анализировать, любить или ненавидеть. Я волнуюсь, думая о встрече с теми людьми, которые отобрали у меня Россию, а теперь возвращают ее мне. Если бы я вернулся домой с немецкими завоевателями, я не чувствовал бы себя на родине. Всего лишь жил бы в другом климате, среди природы, которую топчут чужие сапоги. А теперь я еду в Россию, еду к своим бывшим врагам, для которых Россия — такая же родина, как и для меня. И вообще, как все странно! Люди, которые должны презирать меня, вдруг заботятся обо мне, создают мне условия для жизни. Вы понимаете, о чем я говорю, майор Гончаренко?

— Да, и мне искренне жаль вас. Ведь вы жертва страха, непонимания. Часть российской интеллигенции и некоторые из военных сразу поняли, за что надо бороться. Они остались на родине, пережили разруху и голод, и теперь вместе со своим народом празднуют Победу.

— Как же вам удалось обмануть меня, старого профессионала? Ведь я считал себя королем разведки. Мне всегда везло. Может, вы наконец скажете, зачем вам нужна была такая развалина, как я? Ведь тогда, в кафе, когда вы как бы невзначай оставили мне газету, вы не думали о том, что я, больной и старый, смогу похитить у Шлитсена какие-то материалы и передать их русским? Честно говоря, я считаю, что они не очень нужны вам. Насколько я теперь понимаю, вы прекрасно осведомлены обо всем. Что же заставило вас пойти на этот шаг и, очевидно, чем-то рисковать, если вы оказались в одном самолете со мной? Ведь вы сопровождаете меня в Москву не для того, чтобы извлечь из меня еще кое-что. Я уже и так, как говорят, окончательно раскололся. Это поняли все, кто говорил со мной в Берлине. Лететь в советском самолете в роли помощника Нунке — тоже невозможно. Итак, вами руководило что-то другое. Если столь успешно законспирированному разведчику пришлось уехать… А может, это случайное стечение обстоятельств и ваше возвращение не связано с моей изменой?

Григорий хотел что-то ответить, но старик перебил его.

— Нет, братец мой, если верить моей интуиции разведчика, вы спасали вашего приятеля Домантовича, не так ли?

— Не будем уточнять: ни вам, ни мне это ни к чему. Впрочем, ваш переход в советский сектор действительно вывел из-под огня наших разведчиков, на которых пали подозрения. Что же касается моего срочного отъезда из Германии, то вы, как разведчик, поймете меня: я свое задание уже выполнил…

— Что ж, молодой человек, спасибо вам за все. Большевики не раз кричали на весь мир, что хотят перевоспитать людей, раскрыть всем глаза, рассказать о правде, о подлинном гуманизме… Считайте, что вы выиграли бой…

Григорий встал, молча пожал старику руку и вышел.

Эпилог