Гротеск

— Тут в нижнем этаже кафетерий. Знаешь, какой это кайф — свободно зайти в кафетерий в здании суда! — с воодушевлением проговорила Мицуру, при этом беспокойно оглядываясь. — За мной следят эти… из службы безопасности.

— Ужас!

— Да что ты! Вот у тебя — настоящий ужас! — посочувствовала Мицуру и сжала мою руку, когда мы заходили в лифт.

Мне это не понравилось — ее ладонь оказалась теплой и влажной, и я тихонько убрала свою руку.

— Почему?

— Я имею в виду Юрико. Мне так жаль! Такое горе! Я поверить не могу. И еще Кадзуэ! Я просто в шоке!

Лифт остановился, я сделала шаг вперед и столкнулась с Мицуру, которая тоже хотела поскорее выйти из кабины. Она принялась виновато извиняться:

— Ой, прости! Никак не могу привыкнуть с людьми.

— Когда тебя освободили?

— Пару месяцев назад. Я пробыла там шесть лет, — прошептала мне на ухо Мицуру, будто открывая большой секрет.

Я посмотрела на нее сзади. От прежней Мицуру — той, что была в школе, отличницы, — не осталось ничего. Куда подевалась сметливая и сообразительная белка? Передо мной стояла тощая особа, плоская и шершавая, как пилка для ногтей. Теперь она очень походила на свою мамашу, такую откровенную и в чем-то жалкую. Мамашу, предавшую моего деда. Я слышала, что именно она посоветовала Мицуру вступить в секту. Мамаша да муженек-врач. Интересно, правда это или нет?

— Как твой муж?

— Он еще там. У меня два сына. Их сдали в семью мужа, меня беспокоит, как они учатся.

Мицуру сделала глоток кофе. Несколько капель сорвались с ее губ и расплылись пятном на груди, запачкав сари, но она даже не заметила.

— Там — это где?

— В камере предварительного заключения. Ему, скорее всего, назначат максимальное наказание. Впрочем, так и должно быть. — Мицуру подняла на меня взгляд, ей будто стало стыдно, что она невольно высказала то, о чем думала. — Но хватит об этом. Ты ведь тоже такого натерпелась! Юрико… Просто не верится! И Кадзуэ… Не могу представить. Она была такая упорная, старательная. Может, устала от всего…

Мицуру достала из матерчатой сумки пачку сигарет и закурила.

Как мне показалось, привычки к этому занятию у нее не было. Сигарету она держала неловко, и дым втягивала без удовольствия. Во всяком случае, выражения наивысшего блаженства, которое бывает написано на лице моего шефа, когда он сидит у нас на работе в курилке, я у Мицуру не заметила. У меня сложилось впечатление, что она курит против воли. Может, это для нее что-то вроде медитации.

— А твоя религия курить позволяет? — спросила я и осеклась. Сообразила, что мое тупое замечание для Мицуру должно было звучать как издевка. Все-таки человек недавно из тюрьмы. Хорошо, у меня соображения хватило.

Мицуру, как и следовало ожидать, горько усмехнулась, выпустив сквозь зубы сигаретный дым. Я обратила внимание, что щель между передними зубами Мицуру стала больше.

— Да, годы, годы… Твои зубы… мне кажется, спереди еще разъехались.

Мицуру, сидевшая с непроницаемым лицом, кивнула и, постучав ногтем по передним зубам, заявила:

— Ты тоже постарела. И лицо стало недоброе. Словно задумала что-то нехорошее, злое. Прямо на лице написано.

Злое лицо… В книге про физиогномику об этом ничего не сказано. По книжной классификации похоже на «квадратно-мускулистый тип». Но я же отношусь к «чувствительному типу». Значит, не то. А может, это какая-то религиозная классификация. Слова Мицуру задели меня за живое, и я вспомнила Чжана, которого только что видела на суде. Вот чье лицо — воплощение злодейства. Лицо негодяя и лгуна, каких свет не видел. Эти его липовые показания… сплошная ложь. Наверняка у себя в Китае он отправил на тот свет кучу людей, присвоил их деньги. Изнасиловал и убил свою сестру, а потом Юрико и Кадзуэ.

Поймав вдруг на себе растерянный взгляд Мицуру, я обратилась к ней:

— Послушай! Если у человека злое лицо, это значит — плохая карма? Интересно, а какая у меня карма? Ты ведь должна знать.

Мицуру тут же затушила сигарету в пепельнице и помрачнела. Быстро оглянулась по сторонам — не следит ли кто — и проговорила шепотом:

— Не надо об этих вещах. Я вышла из секты. И курить стала. Ты неверно понимаешь религию, в которую я верила. Нельзя принимать за чистую монету все, что понаписали журналисты. Они искренне верящих дураками выставляют.

— Ага! Вот теперь ты злишься.

Неожиданная реакция Мицуру меня озадачила. Ведь я говорила всего лишь об общих понятиях, связанных с физиогномикой. Мицуру торопливо махнула худой рукой:

— Извини! Я не права. Это со мной после тюрьмы такое. Нет уверенности, никак не могу разобраться, как себя вести. То есть я забыла. Мне нужна реабилитация. Я пришла сюда, думая повидаться с тобой. Мне этот суд был нужен, чтобы мы снова встретились. Встречи одноклассников я терпеть не могу, а где еще я могла тебя увидеть?