Гром победы

Теперь она лишь чуть опускала глаза, чтобы не встречаться прямо с его взглядом, но видеть, видеть... Ощутила эту пронзительность его глаз... Он испытующе смотрел. Он понимал!

   — Войди. Сядь, — рубил коротко.

Она вошла — скромность и достоинство. Села на обитый бархатом бордовым стул с высокой спинкой. Сидела перед государем.

   — В чём твоё дело? — Покамест был краток и отчуждён.

   — Желала бы говорить с вами о коронации государыни...

   — Что тебе в этом?..

Перебил? Или она сама сделала неладную паузу и потому перебил?..

   — Дозвольте мне говорить прямо...

   — Дозволяю! Далее — что?..

Делался нетерпелив. Надо было говорить прямо, искренне, совсем прямо и совсем искренне...

   — Государь! — И вдруг поднялась, чуть отодвинулась и стояла прямо, одною рукой опиралась о спинку стула — прямо. В простом платьице, чёрные волосы убраны просто. Но стояла горделиво и решительно... — Государь! Я молода. Я не радею о престоле и власти для себя, для удовлетворения собственных страстей и желаний, важных и значимых лишь для меня. Сейчас я мыслю о благе государства, на устроение коего тратили вы силы без счёту. Что будет с трудами вашими, когда не будет более — Вас?! Я не боюсь спрашивать, говорить, ибо радею не о себе. Выслушайте меня, молю вас1 Дело устроения государства, державы не может быть осилено, поднято одним человеком, даже если этот человек — вы! Вы, столь много сделавший, сотворите и самое важное сейчас — сделайте, создайте нечто такое, чтобы независимо от того, кто придёт к власти, государство оставалось бы в покое, возрастании и процветании... Я не знаю, что это должно быть, но по моему разумению — нечто вроде парламента, и при этом деление членов, составляющих его, на некоторые группы, противоборствующие друг с другом. И это мирное — будто на качелях — вперед-назад — противоборство — должно — я это чувствую! — дать государству устойчивость... Мой разум ещё молод, государь! Помогите мне, прошу вас!..

Прервалось дыхание. Замолкла.

   — Такова... — глухо произнёс государь. — Такова...

Он будто не то чтобы не верил, но как бы опасался своего впечатления теперешнего, внезапного, о ней. Она молчала. Он заговорил снова:

   — Думалось мне прежде, ты в тишайшую сестрицу мою удалась, в скромницу Федосью Алексеевну, а ты, выходит, в Софью пошла... — Взгляд его смягчился. Она успокаивалась. Но он спросил сухо и будто недоверчиво: — До коронации материной — что тебе?

   — Государь! Полагаю себя вашей преемницею и помощницей. И ежели вы объявите об этом гласно... И, стало быть, может возникнуть прельщение и смута, ежели при объявленной наследнице явится и миропомазанная, коронованная императрица...

Он молчал тяжело. Пальцы обеих рук, тёмные, жёсткие, большие, легли на столешницу широкую, на бумаги деловые раскинутые...

   — А ежели тебя, объявленную наследницу, помянут люди «выблядком», не в законе рождённою девкою, этого не опасаешься? Дочь — императрицы — не помянут попоено. Или боишься, мать предаст?!

Бешенство, злобная ирония задрожали в силе его голоса. Она ведь знала, как любит он мать. Нет, о матери — нельзя...

   — Не боюсь, — выговорила.

   — Так-то! Всё ли мне сказала?

   — Нет, не всё. О герцоге Голштинском...

   — Влюблена?

   — Речь не о моих чувствах, но о благе Российского государства. Супруг мой не должен иметь права на российский трон. Но я должна иметь супруга и законных наследников...

   — А не боишься? — Отец сделался лукав и силён. Болезненность ушла, отошла, исчезла. — Не боишься? Нудеть ведь станет, Шлезвиг просить... Ведаешь небось?

   — Полагаю, удовлетворится сиею должностию супруга законной наследницы престола всероссийского, — отвечала сдержанно и с достоинством. — О Шлезвиге помыслим позднее. Всё в зависимости от сложения русских земель на Севере, Ваше величество.

   — Книги читаешь? — вдруг спросил.

   — Ныне читаю Боссюэ[13], Ваше величество. «Всемирную историю» — «Histoire universelle».

   — Андрею Иванычу накажу — будет учить тебя, что есть дипломатия и дела правления...

Наклонила голову...

Государь самолично проводил её до галереи. Там оказались мадам д’Онуа и неизвестный Айне. Поклонились. Государь воротился к себе. Неизвестный проводил цесаревну и её воспитательницу до кареты...

* * *

Возможно, что и трудно поверить, но сама идея системы, гарантирующей государственную стабильность, — живой парламент, двухпартийные качели Гладстона и Биконсфилда[14] — всё то, что обрело настоящую жизнь лишь в Англии второй половины XIX века, сама идея зародилась в России Петра...

* * *

Вечером, отпустив горничных девушек, Анна велела позвать мадам.

Ночное платье, неяркий свет двух свечей — это настраивало на доверительную беседу.

   — Тот, который проводил нас, ваш друг... Я не помню, где мне доводилось видать его... Кто он?

Мадам поняла, что на этот раз её воспитанница действительно желает знать, «кто он».

   — Граф Саитий, Ваше высочество, Франц Матвеевич, обер-церемонийместер Его величества. Человек надёжный и верный...

   — Приведите его, представьте мне...

* * *