Гром небесный

В 11 часов Верт уединился в своем кабинете и попросил секретаря никого с ним не соединять и никого к нему не пускать. Не пускать, однако, было сложно. Верт устроил служебное помещение «РИНО» таким образом, что «доступ к телу» начальника осуществлялся не через приемную, хотя такая и существовала, а непосредственно из длиннющего коридора. Верт искренне считал, что в развивающемся научном коллективе нужны демократичные и, как он говорил, «антиофисные» порядки. Директор должен был быть доступен, потому что это не только руководитель, но и первый ученый. К тому же была важная деталь. Значительная часть научных сотрудников «РИНО» являлась учениками профессора Верта в прямом смысле этого слова. Это были бывшие студенты, магистранты, которым Верт преподавал в МГУ, молодые кандидаты наук, прошедшие через его аспирантуру. Последние 15 лет он был по совместительству профессором геологического факультета МГУ. Кроме того, в «РИНО» работали коллеги, дружба и идейная общность с которыми сложилась в те времена, когда еще совсем молодой геолог Верт начинал на производстве, дослужившись до должности главного геолога экспедиции. В общем, все были свои.

Впрочем, демократизм Верта не мешал ему занимать огромный отсек служебных помещений, арендуемых «РИНО» в одном из московских бизнес-центров. Здесь размещались внушительных размеров кабинет и комната отдыха, в которой происходили приватные посиделки с гостями. Покои Верта были оснащены ванной комнатой и неким подобием курилки под мощной вытяжкой. Вход в комнату отдыха был как со стороны коридора, так и из кабинета профессора.

У Верта была некая странность. Время от времени он уединялся в своем кабинете или приватной комнате и категорически требовал, чтобы его не беспокоили. Попытки подчиненных и друзей вырвать его из этого уединения заканчивались скандалами. Обычно на повышенных тонах он предъявлял одну и ту же претензию: «Так нельзя, я лишен элементарной возможности подумать. Кто-то умер, или бомбу взорвали?» Вообще гневливость была самой неприятной чертой Верта. Порой он жестоко оскорблял достоинство людей, потом, конечно, извинялся, но осадок все же оставался.

* * *

Заместитель Верта Марков и ученый секретарь Алиев, хотя и были на 20 лет старше, считались ближайшими личным друзьями директора «РИНО». Они называли Верта Колей или Колькой, а он весьма бестактно именовал их стариками или саксаулами.

Ближе к обеду «старики» уселись в кабинете Алиева, открыли бутылку водки и по принятой в их узкой компании традиции выпили по рюмке. Серебровский Серебровским, но привычный режим нарушать не следует.

Священная традиция насчитывала много лет и была обязана образу жизни старых геологических коллективов. Посидеть в компании и принять свои 100 грамм за обедом – это было святое.

Соломон Давидович Марков, первый заместитель директора «РИНО», много лет проработал начальником сейсмических партий на Северах. Невысокого роста, кряжистый, он производил впечатление какого-то небольшого дубочка. При этом однокашники любили вспоминать интересную историю, как однажды в институтские годы на осенней «картошке» колхозный бригадир подошел к интеллигентнейшему москвичу Белоусову и сказал следующую речь: «Ну и хитрые же вы, жиды, люди, так и смотрите, как бы от мешка увернуться. Вот, посмотри на этого хорошего русского парня. Посмотри, какой он мешок тащит». Хорошим русским парнем бригадир считал Соломона Давидовича, уроженца Жмеринки, выросшего в местечковой еврейской семье. Безотказность, ответственность и чувство долга делали Соломона любимцем всех геологических коллективов, в которых он работал. В «РИНО» Марков занимался вопросами экономики и финансов. Как шутил Алиев, Соломон был одновременно и правой, и левой рукой профессора Верта.

Марков потягивал предобеденный аперитив не один, а вместе с Рауфом Агаларовичем Алиевым. Это был высокий представительный мужчина, даже в старости сохранивший превосходную осанку и замечательную шевелюру, всегда тщательно зачесанную назад. Человек редкого обаяния и интеллигентности, он происходил из бакинской семьи, в которой неприемлемы были ни национальные, ни конфессиональные, ни какие-либо иные предрассудки. Рауф окончил знаменитый Азербайджанский нефтяной институт, затем отучился в московской аспирантуре, защитил кандидатскую диссертацию и на многие годы уехал работать в Сибирь. Когда его называли морозоустойчивым азербайджанцем, это доставляло ему несказанное удовольствие. При этом, однако, он любил поправлять собеседника и уточнял, что он не азербайджанец, а бакинец. Хороший ученый классической школы, Рауф сразу подружился с новатором Вертом, и их научный симбиоз давал прекрасные результаты. Но была у Рауфа Агаларовича еще и тайная страсть. Он безумно любил русский язык. Во всем окружении блестящего профессора Верта никто так не владел этим предметом в его письменной и устной форме, не вникал в тонкости грамматических и синтаксических построений, как он. И это при том, что в Россию Алиев приехал в 23 года.

– Как-то все-таки нехорошо без Коли, – сказал Рауф Агаларович.