Гром

— Войска нашего аймака сформированы и готовы к выступлению, — разглагольствовал чиновник, — а ты отлыниваешь от службы. Да будет тебе известно, что есть указ премьер-министра, нашего хана Намнансурэна о мобилизации мужчин не дамского сословия, годных для военной службы, на войну с маньчжурскими завоевателями. Ты назначен писарем при штабе полка нашего аймака. Иди принимай документацию.

— Я не хочу быть писарем, я хочу воевать, — возразил было Батбаяр, чем окончательно вывел из себя чиновника.

— Молчать! — заорал он. — Мало того что прибыл с опозданием, так еще не желаешь подчиняться приказу? Немедля ступай, куда велено!

Пришлось Батбаяру повиноваться. Единственным для него утешением было известие, что сайн-нойон-хан назначен на пост премьер-министра. «Достойный он человек, — думал Батбаяр, шагая к штабу, — твердых правил, уравновешенный. Не станет ни с того ни с сего орать. Вот и любят его за это. Интересно, что думает по поводу нового назначения хана его учитель, Дагвадоной-гуай…»

Всю ночь Батбаяр сводил воедино сведения, полученные из канцелярий хошунов и дзасаков. Тут было все, начиная со списков цириков и перечня оружия и кончая количеством лошадей, походных палаток, провианта, посуды. К утру сводка для верховного главнокомандующего была готова. Батбаяр вложил документы в кожаную папку и вместе с другими ждал сигнала о выступлении в поход. Командир полка по имени Га предупредил накануне, что выступать надо будет на заре, но время близилось к полудню, а командир еще не поднимался с постели.

Воспользовавшись заминкой, Батбаяр написал домой.

«Не суждено, видно, мне, как подобает настоящему мужчине, идти на войну с винтовкой в руках. Вместо винтовки дали бумагу да кисточку — назначили писарем. Но, как говорится, нет худа без добра: нахожусь при командующем, а значит — голодным не буду…»

Письмо Батбаяр передал через знакомого и попросил отогнать в его хотон коня, на котором он сюда приехал.

Лишь к одиннадцати часам командир полка поднялся с постели. Накануне вечером в его честь был устроен прием. Казначей Аюур не поскупился на выпивку. И, подливая командиру вина, не упустил случая представить ему своего сына. «Может быть, пригодится Донрову это знакомство». После этого Га еще отправился в монастырь, чтобы получить благословение настоятелей хамба-ламы и да-ламы. Здесь ему тоже устроили угощение. Кончилось тем, что командир, захмелев, затеял с кем-то ссору, но, к счастью, до скандала дело не дошло: командир уснул.

Наконец командир появился перед строем солдат: в шапке со стеклянным шариком-жинсом, с толстой косой, с заспанным лицом, на котором темнела крупная родинка. Батбаяру он не понравился. Сразу видно, что пьяница и скандалист.

Га распорядился погрузить на верблюдов палатки, не отставая, гнать за полком сменных лошадей и провиантских волов. Трое цириков должны были поочередно нести знамя аймачного полка. Кое-как закончив сборы, аймачное воинство выступило в поход на запад.

Хоть и был командир Га крутого, сурового нрава, хоть и посылал неоднократно своих гонцов во все хошуны, ко всем дзасакам (а было их не менее шестидесяти), двадцать из них так и не прислали своих воинов. Так что в его распоряжении были только солдаты, значившиеся в сводном списке, который лежал в папке у Батбаяра.

Злой на весь белый свет, он проклинал каждого встречного; на очередном привале выпивал бутылку водки, до отвала наедался вареной бараниной и, сменив коня, ехал дальше.

Лишь на шестые сутки полк добрался до излучины реки Кобдо. Здесь Га поспешил на аудиенцию к главнокомандующему монгольскими войсками гуну Максаржаву.

Прижимая к груди папку с документами, за командиром следовал Батбаяр. В палатке Максаржава сразу бросились ему в глаза развешанные по стенам шаманский бубен, деревянные стрелы, перевязанные разноцветными хадаками, сабля. На суконном тюфяке неподвижно сидел крепко сложенный молодой мужчина, спокойно, но сурово глядевший в сторону Га. Батбаяр сразу признал его: в прошлом году этот человек часто навещал хана и вместе с ним ездил к амбаню Саньдо.

Га хотел произнести приветствие, но Максаржав, вскочив и оборвав его на полуслове, закричал:

— Почему прибыл с опозданием? Наверно, пил в пути да развратничал! — И, не дав опомниться упавшему перед ним на колени обескураженному командиру, продолжал: — Где, в каком порядке расположились твои войска? Какие учения проводятся?

Га молчал, словно язык от страха проглотил. А Максаржав не унимался:

— А может, ты предатель родины и в душе сочувствуешь маньчжурам? Или же ты меня ни во что не ставишь и не желаешь подчиняться моим приказам? Ну, говори же!

Видя, что Максаржав готов тут же расправиться с ним и его приближенными, Га совсем пал духом, его даже пот прошиб.