Гром

— Да кто я такой? Батрак, который гнет спину на богатея. Хожу в обтрепанном дэле, пасу лошадей. Но смеяться надо мной никому не позволю, даже тебе!

— Когда ты гонишь табун на пастбище, Дуламхорло вслед тебе смотрит, вздыхает, будто горе какое случилось, а как услышит, что ты вернулся, в щель над притолокой глядит, глаз оторвать не может. Что, неправда? Вот и на богомолье ты за ней потащился. Чем от людей прятаться, сошлись бы да и жили в одной юрте. — Голос у Лхамы дрогнул, и она зарыдала.

Батбаяр смутился. К тому же ему жаль было девушку.

— Ну с чего ты взяла? Ведь оба мы, что ты, что я, кормимся милостью этого аила. Как же ослушаться хозяйку? Велит ехать — еду, что велит, то и делаю. Думаешь, что-то есть между нами? Если хочешь знать, ты у меня одна-единственная на всем белом свете. Я даже представить себе не могу, что у меня будет другая жена, не ты. — Батбаяр поднял Лхаму на руки и стал целовать. Лхама перестала всхлипывать, обняла юношу. Они долго стояли у скалы.

— А отец твой что говорит? — спросил Батбаяр.

— Говорит, если Донров от меня не отстанет, он скажет Аюур-гуаю, и мы откочуем.

— Мать согласна?

— Мать сказала, что ей жаль Гэрэл оставлять.

«Ханда авгай, видно, не прочь отдать дочь за Донрова», — вдруг подумал Батбаяр и еще крепче обнял девушку.

— Лхама! А ты хочешь уехать?

Девушка прижалась к нему, вздохнула:

— Опять ты надо мной смеешься?

Вдалеке заржали лошади. Батбаяр взял ургу и, не выпуская руки Лхамы, пошел вперед. Затем обернулся на темневшую позади скалу:

— Вот было бы здорово, если бы эта скала была нашей маленькой юртой и мы стояли бы там вдвоем.

— Уж твоя Дуламхорло не дала бы мне постоять, — язвительно заметила Лхама, вырвала руку и зло рассмеялась.

— Говорил я тебе, что не моя она вовсе, — возразил Батбаяр. — Теперь, как пригоню к этой скале табун, буду вспоминать, как мы с тобой здесь стояли и я говорил тебе о любви.

В ночном сумраке хорошо было видно, как блеснули у Лхамы глаза.

— И я приду сюда и спрошу у скалы:

«Он правду мне говорил?» И если скала промолчит, что тогда?

— Ты тоже любишь дразнить меня. Ну, дразни, дразни. — И Батбаяр так поцеловал девушку, что у нее перехватило дыхание.

Из-за туч вышла луна, поплыла по небу и залила все вокруг своим молочно-белым светом. Влюбленные ехали на одном коне, легкий ветерок ласкал их лица. Воздух был напоен ароматом свежей зелени; горы, темневшие по обеим сторонам долины, склоняли вершины, словно желали им долгого счастья в жизни. Когда они проезжали по берегу небольшого озера, на его гладь легли их причудливые тени. Они походили то на исполинского воина в латах и при шишаке, то на двугорбого верблюда, то на гигантскую скалу, в зависимости от того, приподнимались всадники в седле или прижимались к гриве, наклонялись в одну или в другую сторону.

— Смотри, груженный поклажей як! А вот пьяный Аюур-гуай едет, — хохотали они, играя с тенями. Какое счастье скакать вот так вдвоем, когда вокруг ни души. Слышно было лишь, как вдали лаяли собаки да шумела река.

— Жаворонок! Как же я теперь домой вернусь! Что мать с отцом скажут, — спросила Лхама. Батбаяр рассмеялся.

— А-а, ничего. Они знают, что мы вдвоем уехали. Вот объеду сейчас табун и провожу тебя. Спать у нас ложись, — сказал он и погнал коня.

«У меня получилось точь-в-точь как в пословице: «себе же в чай пыль стряхнул». Мало того что к Дуламхорло не зашел, так еще сына ее поколотил. Похоже, пришло время свертывать юрту и откочевывать. Гнедого надо бы попросить. Все равно они считают, что он приносит несчастье, может, и отдадут. Да и чего им его жалеть, когда он стал совсем старым, и больше с коровами, чем с лошадьми ходит». Как только взошло солнце, Батбаяр собрал лошадей и пригнал в хотон. Привязав на зэл жеребят, Батбаяр зашел выпить кумыса в юрту бойды и застал там Донрова. Тот скрипнул зубами и выскочил из юрты. Рассказал он матери о том, что произошло, или умолчал, неизвестно, но Дуламхорло склонилась над шитьем, на Батбаяра даже не взглянула. Батбаяр постоял у бурдюка с кумысом, подумал: «Может, самому налить?», но решил, что неловко хозяйничать в чужой юрте, и кашлянул.

— В горах волки выли, а тут как на грех гнедой жеребец и еще несколько лошадей от табуна отбились. Измучился, пока их нашел, — сказал Батбаяр, словно оправдываясь. Хозяйка обернулась, бросила на него негодующий взгляд, мол: «Не ври», но ничего не сказала, лишь нахмурила брови и долго с упреком смотрела на юношу.

«Лучше бы она меня щипцами для угля огрела, чем сидела с такой кислой рожей», — подумал Батбаяр.

— Кумыс открыли? — спросил он. Хозяйка опять не ответила. «Очень нужно мне юлить перед тобой, да еще из-за чашки кумыса». И юноша вышел из юрты.