Гробница судьбы

Я прихожу туда первым. На безоблачном ночном небе сияет полная луна. Вся комната залита ее серебристым светом, проникающим через бойницы и отражающимся от головок копий, сложенных на стенных полках. Я расстилаю на полу плащ и жду.

По мерцанию пламени свечи в щелях дверного проема я понимаю, что Ада поднимается по лестнице. Ступеньки слишком круты и неровны, и она не решается ступать по ним в темноте. На ней лишь белоснежная рубашка и мантия, подбитая мехом сурка.

Свеча, которую она держит в руке, освещает комнату, словно маяк. Я гашу огонь пальцами, крепко прижимаю ее к себе и целую в губы. Она не отвечает на мой поцелуй. В ней чувствуется какая-то скованность, отстраненность. Я отступаю назад.

– Что с тобой?

Она стоит совершенно неподвижно и, освещенная лунным светом, похожа на статую. Каменная Ада. Это напоминает мне историю о том, как Тристан вырезал из дерева подобие Изольды в пещере, чтобы у него была возможность любоваться ею, когда они оказались в разлуке.

– Мы должны прекратить это.

Наверное, Тристан был мудр. Статуя никогда не сказала бы такое. Я боялся услышать эти слова с момента моего первого прикосновения к ней.

– Почему?

Мой вопрос звучит по-детски наивно.

– Разумеется, из-за Ги.

– Ты любишь его?

Мне хорошо известно, что она его не любит.

– Он мой муж.

Меня оскорбляет не столько слово «муж», сколько слово «мой». Я не могу смириться с мыслью о том, что она принадлежит Ги.

Ада протягивает ко мне руку, пытаясь утешить, но я отвожу ее в сторону. Ей не удастся так легко избавиться от меня.

– Это не может продолжаться, – настаивает моя возлюбленная. – Ты что, убьешь его? Будешь сражаться со всеми его рыцарями и вассалами, бросишь вызов всему миру, чтобы мы могли любить друг друга? Это невозможно. К этой истории нельзя написать счастливый конец. Если ты любишь меня, отпусти.

Если я люблю ее? Пусть приходит Ги, бьет меня, топит в реке, сжигает на костре. Я буду сражаться за нее до последнего вздоха. Никто и никогда не сможет запретить нам любить друг друга.

Со стороны лестницы доносится какой-то шум. Я смотрю на дверь – Ада не заперла ее. Я двигаюсь к ней, но успеваю преодолеть лишь половину разделяющего нас расстояния, как она с треском распахивается. На пороге появляется мужская фигура с горящим факелом в левой руке и обнаженным мечом в правой. Пламя факела слепит мне глаза.

– Питер?

Это Джоселин.

Глава 23

Мон-Валуа, Швейцария

Рождественским утром Элли проснулась обнаженной под теплым шерстяным одеялом. Находившийся рядом с ней Бланшар еще спал. Она ощущала теплый воздух в промежутке между их телами и прислушивалась к его дыханию. Он спал тихо, как кот, – ни храпа, ни бормотания. Через окно в комнату струился холодный, яркий солнечный свет. Со двора доносился шум хозяйственных работ, звучавший здесь, по всей очевидности, всегда, на протяжении нескольких столетий. Она подумала, что никогда еще не была так счастлива.

Ее взгляд натолкнулся на волчью голову над дверью, и Элли отвернула голову в сторону. Это движение разбудило Бланшара. Он придвинулся к ней, поцеловал в губы, затем перегнулся вниз, сунул руку под кровать и достал небольшой сверток в золотистой бумаге.

– С Рождеством, Элли.

Она села в кровати и раскрыла сверток, разрезав бумагу ногтем. Это была книга с золотым гербом на алой кожаной обложке.

– Еще один сюрприз из ваших невостребованных активов?

– Она принадлежала семье Сен-Лазара. Мишель продал ее мне.

Книга была старинной. В Оксфорде Элли часто приходилось иметь дело с рукописями, и ей был хорошо знаком запах пергамента. Она открыла ее.

Le Conte du Graal[6].

Под заглавием на титульном листе присутствовала надпись, сделанная знакомым каллиграфическим почерком Бланшара:

В подарок Элли, великий роман.

Она не могла поверить, что он сделал надпись на древнем пергаменте. Когда она прикоснулась к этой странице, в ее воображении молнией пронеслась история книги: работник, выделывающий телячью кожу, пока она не становится толщиной с бумажный лист; мальчик, вскарабкавшийся на дерево и, защищаясь от укусов насекомых, снимающий гнездо орехотворок, чтобы добыть из него кислоту, необходимую для высушивания чернил на странице; писец, затачивающий тростниковое перо и затем старательно копирующий текст, сидя за наклонной доской. И теперь на этом шедевре искусства значится ее имя.

Бланшар прочитал обуревавшие ее эмоции по выражению лица.

– Прошлое некогда было настоящим, Элли. История – это лишь пересказ моментов настоящего, когда-либо наступавших. Те, кто жил в прошлом, имеют полное право на обладание им. Ты жила и владела этой книгой. Значит, ты тоже часть ее истории.

Элли принялась рассматривать первую страницу. Почерк был очень мелким, всего несколько миллиметров в высоту. Текст располагался тремя колонками, и страница начиналась с заключенной в рамку буквицы. Она напоминала перечень или указатель. Только при внимательном рассмотрении текста можно было понять, что это поэтическое произведение.

– Тебе знакомо имя Кретьен де Труа?