Гробница Анубиса

— Навабраи, знаете, мы тут связались с людьми, опытными в делах такого рода…

— А? Что? — пролепетал адвокат, не смея верить своему счастью.

— Не беспокойтесь больше ни о чем, — добавил я. — Все, что вы должны сделать, — это вернуться в Индию и предупредить папу, что из тюрьмы его скоро выпустят.

По глазам нашего друга можно было прочесть, что благодарность буквально переполняет его. Этому славному человеку не хватало ни профессионализма, ни твердости для того, чтобы управляться с юридическими хитросплетениями подобного рода, и он сам это вполне сознавал.

— Я очень признателен за то, что вы снимаете эту тяжесть с моих плеч, но… — Его румяное лицо омрачилось. — Ваш отец — мой друг. Я не могу просто сидеть сложа руки. Вы понимаете?

— Так побудьте рядом, последите, чтобы он ни в чем не терпел нужды, — вмешался Этти. — Деньги на это мы вам обеспечим в достаточном количестве. Ваши гонорары, поездки, личные траты — все это отныне будет возмещаться за наш счет. Люди, которых мы привлекли к этому делу, ценны как специалисты, но лучше вас поддержать папу никто бы не сумел. Ну, и в случае надобности добиться, чтобы ему обеспечили некоторые… удобства. Вы же понимаете, о чем я?..

Навабраи кивнул:

— Знайте, что ваше доверие — большая честь для меня. Я сделаю все, что потребуется, даже если для этого мне придется дать на лапу лично господину префекту. Но и не доходя до подобных крайностей, я уж знаю, кому заплатить, чтобы у вашего отца было здоровое питание, а также книги, одежда и телефон.

Выпив чашку чаю и еще раз выслушав заверения, что ему больше не нужно печься ни о деньгах, ни о юридических процедурах и его роль сводится отныне к заботам о здоровье нашего отца, Навабраи, избавленный от непосильного бремени, заметно воспрянул.

Я же, больше не медля, оставил его в компании Этти и поспешил в свою комнату, чтобы, как было условлено, позвонить Франсуа Ксавье. Затем я упаковал полученный от Гиацинта меч в плотную желтоватую бумагу и засунул в картонный футляр из-под какой-то декоративной афиши Этти. Завтра в кафе неподалеку от Биржи мне предстояло передать его Франсуа.

Хотя это оружие являлось бесценной музейной редкостью, я не удосужился как следует его рассмотреть. По правде сказать, мне было все равно. Ныне, семь лет спустя, я даже не смог бы его описать. Меня тогда слишком занимало другое…

3

Назавтра около полудня Навабраи вылетел в Дели, захватив с собой пять тысяч долларов наличными, что по индийским меркам являлось целым состоянием.

К двум часам того же дня, вернув меч Франсуа Ксавье, который рассыпался в изъявлениях благодарности, я возвратился в Барбизон. Этти сидел в библиотеке, сгорая от нетерпения.

— Нас ожидает Эрнесто! — возвестил он, не позволив мне потратить ни минуты на приготовление кофе или хотя бы на сигарету.

И вот, только приехав, я снова помчался в столицу, а беспощадное солнце обдавало меня мертвящими волнами жара.

Дом, где находилась квартира Эрнесто Мендеса, располагался на севере Парижа, в квартале под названием «Золотая капелька». Покрутясь добрых полчаса по узким улочкам, полным кухонных ароматов и прохожих, явно воспринимавших «зебры» на асфальте как экзотические уличные граффити, не более того, я наконец нашел местечко для парковки напротив лавчонки с камерунскими пряностями.

— А между прочим, мы уже давно ничего не ели, — заметил Этти, показав на картонку с почерневшими бананами.

Жареные бананы — блюдо, которое он обожает готовить. Вообще мой братец — завзятый кулинар.

Я подтолкнул его к новенькой входной двери, блестевшей свежим лаком, что в таком квартале не могло не удивлять.

— Покупками займешься после: мы опаздываем на добрый час.

Холл дома, где нас ждал Мендес, со стенной росписью и плиточной мозаикой под ногами напоминал о моде тридцатых годов. Чтобы подняться на последний этаж, мы вошли в лифт из витых стальных решеток.

Я спросил у Этти:

— Дом все еще в его собственности?

Он кивнул:

— Ну да! Фактически… я еще ничего не говорил ему о папе.

— Почему?

— Увидишь его — сам поймешь.

Мы вышли из лифта, и я, смущенно озираясь, позвонил в единственную дверь, выходившую на лестничную площадку.

Открыл нам верзила лет шестидесяти с улыбкой, озарявшей лицо цвета черного дерева, и мне едва удалось скрьггь, насколько я подавлен его видом. Эрнесто здорово постарел, курчавые волосы из смоляных сделались пепельными, от былой телесной мощи ничего не осталось — кожа да кости. На всем неизгладимая печать болезни. Какая все-таки отвратительная штука рак…

— Морган, Этти! Входите, входите! — От избытка сердечности он это произнес по-испански: «Entrad, entrad!» — и звонко чмокнул каждого. — Морган, мне бы следовало вышвырнуть тебя за дверь. — (Я наморщил нос.) — Семь месяцев, мой мальчик! Вот уже почти семь месяцев, как ты сюда носа не кажешь! — (Я пробормотал что-то вроде извинения.) — Знаю-знаю, Этти говорил мне, что ты был страшно занят.