Гробница

Наклонившись через невысокий барьер, он поднял свечу повыше, и, перешагнув через невысокую ограду, начал подниматься наверх, к алтарю. Смятение, чувство вины и страх подсказывали ему, что он должен открыть дарохранительницу, чтобы спасти чашу, в которой хранились облатки Святого причастия, заботливо приготовленные Отцом О'Коннеллом для воскресной мессы; однако он никак не мог решиться на такое кощунство — маленькая позолоченная дверца дарохранительницы казалась ему дверью, ведущей к самому Богу, и, значит, Он станет свидетелем кощунства, которое Лайам уже готов был совершить. Поскольку Бог (если, конечно, он на самом деле существует) мог своей чудесной силой лишить Лайама ненависти — единственного чувства, которым мальчик дорожил, ибо оно руководило его действиями и придавало смысл его жизни, — он попытался превозмочь жалость, страх и раскаяние, но сил у него хватило ненадолго. Наклонив бидон, он стал расплескивать бензин на алтарь и на ступени, держа свечу как можно дальше от горючей жидкости. Полив бензином широкий центральный проход меж скамьями, он всхлипнул, высоко поднял голову, словно пытаясь таким образом удержать подступавшие к горлу слезы, и бросил свечу себе под ноги. Языки пламени взметнулись вверх и тонкой змейкой побежали прочь от него. Багровые отблески плясали в цветных витражах окон. Стоя в толпе ошеломленных прихожан, зачарованно глядящих на охваченное огнем здание, он всей кожей ощущал сильный жар, долетающий от горящей церкви с порывами ветра. Оцепеневшие, испуганно притихшие люди неподвижно застыли перед грозным и величественным зрелищем бушующего пожара; багровое зарево казалось им отблеском неугасимого адского пламени. Отец О'Коннелл первым очнулся от странного отупения, не в силах равнодушно смотреть на гибель своей любимой Церкви. Он вырвался из рук, пытавшихся его удержать и, проложив себе дорогу через толпу, взобрался по ступеням и бесстрашно вошел в горящую церковь. И тут в толпе послышались первые истерические выкрики. Прошла минута, другая... Казалось, под громкие проклятья мужчин и стоны и плач женщин миновала целая вечность. Наконец в дверях показалась огромная фигура священника, крепко сжимающего в обожженных руках Святой Кубок. Тело Отца О'Коннелла было охвачено пламенем. Горели волосы, одежда и кожа. Шатаясь, он вышел на ступени, ведущие в святой храм; но люди — «его» паства — были слишком напуганы, чтобы подойти к нему. Им казалось, что стоит сделать лишь шаг — и пламя поглотит их вместе с мучеником, в последнем отчаянном усилии воздевшем руки к небесам. Священник тихо простонал, и в ответ потонувшему в гудении и треске огня стону раздался дикий, душераздирающий вопль мальчика, Лайама, протянувшего руки вперед, в бархатную черноту ночи. Руки Отца О'Коннелла разжались. Чаша упала на ступени, ее содержимое просыпалось. Толпа вздрогнула, как один человек, когда священник тяжело опустился на колени, и заволновалась, закричала, когда он упал лицом вниз. Его горящее тело казалось единым сгустком пламени, и истошный крик Лайама «Не-е-е-е-ет!» смешался с хриплым воплем взрослого Холлорана.

Он стоял посреди комнаты, хватая руками воздух, отмахиваясь от чего-то невидимого, словно желая отогнать наваждение.

Шагнув назад, он ударился спиной о косяк — позади был выход из темной комнаты. Внезапно он ощутил отвратительный запах, по сравнению с которым даже зловоние на заднем дворе казалась не столь мерзким. Запах был настолько резким, что у него перехватило дыхание. Он прикрыл рот и нос согнутой ладонью, сморгнув набежавшие на глаза слезы. Все его тело было мокрым от пота, одежда липла к коже, ноги как-то сразу ослабли, подогнулись колени. Ему стоило больших усилий удержаться на ногах, не поддаваясь соблазну тотчас же опуститься на пол. Он должен был преодолеть слабость и минутное замешательство — острое ощущение опасности вернуло его к действительности. Угроза исходила от комнаты, в которой он находился, от всего мрачного и неприветливого, нежилого дома.

Электрический фонарик лежал на полу в нескольких шагах от того места, где стоял Холлоран; тонкий луч был направлен на противоположную стену — там виднелись только неровные оторванные куски старых обоев. Он едва мог разглядеть контуры черной сумки, которую он уронил рядом с фонарем. Пригнувшись, Холлоран метнулся к лежащим на полу вещам, и, схватив их, отпрянул назад, прижавшись спиной к стене. Его чувства еще не оправились от ужасных видений; голова кружилась, а душу томил непонятный, темный страх. Повернув стекло фонаря, он расширил луч, чтобы он освещал как можно большую площадь.