Гроб Хрустальный. Версия 2. 0

Под рев набитого пьяными подростками зала Глеб понимает: именно сейчас его война обрела слова. Его война - воспоминание детства, немного сентиментальное, в одном ряду со Степашкой и Филей, с котятами, утятами, невозможностью помыслить Украину и Литву русскими колониями, а не братскими республиками. Детская трогательность котят и утят не исключает военной жестокости. В конце концов, котята и утята тоже не дожили до 1996 года.

С Осей Глеб встретился только после концерта. Бешено жестикулируя, Ося восторгался "Красными звездами" и "Бандой четырех". Они купили пива в ближайшем ларьке и выпили прямо тут же. Похоже, Ося опоздал еще больше, потому что песню про котят и утят не вспомнил.

Становилось прохладно, Ося предложил поехать к нему домой. Глеб с раздражением подумал: можно было так сразу и договориться.

– Кто это у тебя на майке? - спросил он.

– Летов, - удивился Ося. - Видишь: "Все идет по плану"

Глеб вспомнил Снежану. Первый раз я трахалась под "Все идет по плану". И дальше что-то про дедушку Ленина. Теперь дедушка Ленин - такое же прошлое, как котята и утята. На плесень и на липовый мед.

Глеб никогда не слышал Летова, хотя имя, конечно, знал.

– Пожалуй, - сознался он, - я ни одной его песни не слышал.

– Ух ты! - оживился Ося. - Я тебе даже завидую. Я помню, первый раз мне его дал послушать приятель из параллельного класса. Я тогда любил "Аквариум" и к "Обороне" заранее относился с предубеждением, но кассету взял. По дороге к метро вставил в плейер - и… сейчас я бы сказал, что тогда и стал евразийцем. Это была "Поганая молодежь", вторая версия, и меня ударило, как пиздец. Помню, я спускался на эскалаторе и вдруг подумал: если бы сделать так, чтобы все эти люди услышали Летова прямо сейчас - мир перестал бы существовать. Сразу бы разрушился, взорвался изнутри. Такая в этом была сила. Я, наверное, уже не могу объяснить, но у меня было такое чувство, словно я совершил прорыв к настоящей реальности.

Глеб кивнул.

– Я что-то похожее чувствовал, когда Галича в школе слушал, - сказал он.

Несколько лет разницы сильно сказались на вкусах матшкольных мальчиков. На секунду Глеб вспомнил ту сопричастность тайне, которой больше не будет никогда. Падение коммунизма лишило его мир тайн - Глебу теперь нечего скрывать. Для внешнего мира он уже не бомба с тикающим в глубине ритмом чужих стихов, что открывают путь к настоящей, невиртуальной, реальности.

Впервые Глеб услышал Галича в восьмом классе. Оксана записала часовую кассету, как выяснилось позже - копию французского диска, ужасающего качества, с шумами, временами перекрывающими и глуховатый голос, и бренчанье гитары. Оксана отдала кассету как раз накануне весенних каникул - а на следующий день Глеб заболел и неделю, лежа в постели, слушал одну и ту же запись, раз в сорок пять минут переворачивая, от начала к концу, от "Ночного дозора" до "Когда я вернусь". Потом он, конечно, раздобыл нормальную запись, но слушать ее не мог - не хватало привычного шума.

Позже он записал еще восемь кассет Галича, фактически - полное собрание, знал наизусть едва ли не все песни, повторял про себя взяться за руки среди пепла, повторял то ли шлюха ты, то ли странница, повторял и кубики льда в стакане звякнут легко и ломко, повторял я пою под закуску и две тысячи грамм. По ночам в десятом классе, когда он пробирался через бесконечные варианты вступительных задач, ставил одну из кассет на "Электронику-302", надевал большие, в полголовы, советские наушники и слушал глуховатый голос, бренчание гитары, шумы магнитофонной пленки. Так оно навсегда и осталось - геометрия, алгебра, физика и неизвестный, увенчанный славою бранной, удалец-молодец или горе-провидец.

Песни пошли впрок: Глеб поступил, куда хотел. Уже в Университете, на втором курсе ВМиК, он вдруг понял: любимая песня с той старой кассеты не имеет никакого отношения к политике и антисоветчине. Бывший зек, четвертого и двадцать третьего числа заедающий коньячок ананасом, глядя на облака, плывущие в Абакан, ничем не отличался от него, Глеба: он всего лишь понимал - прошлое недоступно, сколько ни празднуй свою над ним победу.

И по этим дням, как и я,

Полстраны сидит в кабаках,

И нашей памятью в те края

Облака плывут, облака

С тех пор, поднимая глаза к небу, Глеб иногда видел, как Галичевские облака плывут в милый край его школьного детства, туда, где живы Чак и Емеля, где молода Оксана, где все они не знают, что их ждет.

В исписанном граффити Осином лифте Глеб думал, что за последнее время ни разу ни попадал в нормальное жилье. Хрустальный - смесь офиса и коммуналки, Беновы роскошные хоромы в самом деле превратились в коммуналку, а у Луганова - сквот. Глеб не удивился бы, если б выяснилось, что Ося живет в коммуне или еще в какой временной автономной зоне.