Грюнвальдская битва

Послы явились к магистру в Мариенбурге и дали ответ в таких словах: «Король польский Владислав, — сказали они, — полагает, что тебе и Ордену твоему небезызвестно, что Александр-Витовт, великий князь литовский, на которого ты принес жалобу по поводу отобрания Самагитской земли и прочих обид, хотя и знатнейший государь и связан с королем почти братскими кровными узами, однако является подданным Польского королевства и короля, и землю Литовскую и княжество получил только в силу королевского пожалования и соизволения и лишь пожизненно. Поэтому не подобает королю и в настоящей войне, которую вы будете вести против князя Александра и земли Литовской, и в любой другой беде покидать его, но, напротив, следует помогать ему всеми силами и средствами. Итак, пусть магистр соблаговолит воздержаться от всякой войны и в подходящем месте и в подходящее время принять участие в совещании; на этом совещании Владислав, король польский, обещает позаботиться об улажении и устранении всего, что было сделано против права и справедливости и об укреплении брата своего Александра, великого князя литовского, как государя подчиненного ему и королевству Польскому во всем, что касается мира и справедливости».

Однако на магистра Пруссии вовсе не произвел впечатления столь скромный ответ; изливая и нагромождая в напыщенных словах перед послами непрерывные жалобы на князя Александра, магистр заявил, что не будет дольше терпеть обиды по отношению к себе и Ордену и немедленно со всеми своими силами пойдет войной на Литву. Миколай же Куровский, архиепископ гнезненский, один из королевских послов, не вынося столь сильных угроз магистра, произнес, вопреки запрещению короля и советников, необдуманное и неосторожное слово: «Перестань, — сказал он, — магистр, страшить нас, что пойдешь войной на Литву, так как, если ты решишь это сделать, то не сомневайся, что, лишь только ты нападешь на Литву, наш король вторгнется в Пруссию». Сказал ли архиепископ по своему личному почину необдуманные свои слова или, как утверждают, потому что ему было так велено, — неизвестно. Обрадованный этой речью, магистр сказал: «Благодарю тебя, достопочтеннейший отец, за то, что ты не утаил намерения твоего короля. Ибо я, узнав и удостоверившись в нем из твоей речи, лучше нападу на голову, чем на члены, лучше на населенную землю, чем на покинутую, и лучше на города и села, чем на леса, обратив оружие, назначенное против Литвы, на Польское королевство. Ведь больше пользы мне и моему Ордену поразить голову, чем ноги, больше пользы пойти на возделанные земли, а не на поля, леса и чащи». Так сказав, он не стал медлить, ибо лишь только королевские послы удалились, магистр берется за оружие, снаряжает войско; затем, отправив Владиславу, королю польскому, находившемуся в Новом городе Корчине, послание о разрыве, в канун успения пресвятой девы Марии (14/VII), облагает осадой замок Добжин[140] и с помощью непрерывных ударов бомбард и частого метания зажигательных стрел завоевывает и сжигает его, а защищавших его польских рыцарей казнит. После этого он опустошает города Рыпин, Липно, Добжин и убивает много девушек и женщин, оказавшихся там. Таким образом, неловко и неосторожно произнесенная речь гнезненского архиепископа Миколая ускорила войну, наступление которой до сих пор задерживалось; и тот, будучи посредником и уполномоченным в делах мира, неуместной речью разжег войну.

После взятия Добжинского замка магистр отрубил голову захваченному в плен старосте добжинскому Яну из Пломеня, шляхтичу герба Прус, и учинил много жестокостей в отношении польских рыцарей и крестьян. Затем, проследовав к замку Бобровники, он подобным же образом после долгой осады принудил его сдаться; ибо знатные польские рыцари, посланные Владиславом, королем Польши, для защиты упомянутого замка (старостой которого был Варцислав из Готартовиц, рода и герба Лис), сдают замок магистру, хотя положение их нельзя было назвать тяжелым, ибо продовольствия у них было достаточно, а стены замка, кроме одной части, и укрепления были целы.[141] За это упомянутый Варцислав должен был после долговременного пленения претерпеть еще и в Польше тяготы тюремного заключения в темной башне. Остальные же рыцари, а именно Бартош Пломиковский, герба Помян, Миколай Рагошович и другие, сдавшие упомянутый замок, все были лишены королем Владиславом доброй славы и чести. Вследствии этого, упомянутый Бартош Пломиковский, терзаемый стыдом и душевными волнениями, впал с того времени в умопомешательство; однако впоследствии в великой битве,[142] происшедшей в день рассеяния апостолов (15/VII/1410), он выказал высокое мужество, но никогда уже не исцелился от своего безумия. Действительно, спустя много лет, в Кракове, он захотел, сидя верхом на коне, перескочить через цепь, ограждавшую площадь;[143] упав при этом с коня, он получил рану от меча, которым был опоясан и который выскочил из ножен от толчка при прыжке, и умер от этой раны. И не только он сам, но и потомство его впало в такое безумие.