Гриша Горбачев

— Не дурачься! — приказал Гриша.

Колька помчался дальше, продолжая оглашать лес дикими криками.

— Теперь он к Панасу, потом к Ганичке. Да, он дурака строит… Нет, нет, он больше сюда не прибежит… Ну, хорошо, пройдем дальше.

Далеко между деревьями мелькала исступленная фигура Кольки. Он уж приближался к фаэтону, как вдруг отскочил назад и упал навзничь с раздирающим душу воплем. Гриша и Саша поспешили к нему. Колька с разбега хватился лбом о сук и набил себе шишку.

Трагическое происшествие с Колькой помешало дальнейшему объяснению молодых людей. Ганичка набрала грибов скорее, чем можно было ожидать, и общество покинуло Дутый Яр.

На обратном пути Гриша сам заботился, чтобы плед не скользил с колен и чтобы пыль не садилась на Сашу.

Саша сказала:

— А знаете, Григорий Григорьевич, флигель вам готов. Две комнаты. Хотите осмотреть, пока наши спят?

Фаэтон въехал в ворота черного двора, на всякий случай, чтобы не попасться на глаза Ивану Матвеевичу.

Флигель стоял рядом с конюшней: низенький домик о маленькими окнами, выходившими с одной стороны во двор, с другой — в сад. Зимой здесь жил приказчик Подковы, заведующий табачною торговлей. Комнаты были оклеены новыми обоями.

— Нагнитесь, а то с вами случится то же, что с Колькой, — посоветовала Саша.

Она ввела его в другую комнату и стала писать что-то на окне. Гриша с недоумением пожал плечами.

— Несносный! — Она вывела цифру 10.— Поняли?

Гриша кивнул головой.

— Теперь…

Она написала букву б, потом а, н и я. Ганичка смотрела на окно и из-под руки сестры улыбалась Грише.

"Как неосторожна Саша", — подумал он.

— Хорошо, хорошо, — сказал он вслух. — Хороший флигель.

— А замечаете, как низко? — продолжала Саша. — Для сокращения пути вы можете прямо пользоваться окном. Вас сегодня переведут сюда… Все поняли?

Ганичка взвизгнула от смеха и убежала.

— Но и Ганичка поняла? — проговорил он с тревогой.

— Ничего она не поняла. Волка бояться — в лес не ходить! Я не боюсь волка.

IX

Ожидая свидания, Гриша с балкона пристально смотрел на закат. В просвете, образуемом двумя тополями, ярко сияли небеса, залитые пурпурным огнем. Таяли золотые тучки. Гриша думал, что, может быть, то самое облачко, которое там у мельницы стояло так высоко и было так холодно и бледно, теперь спустилось со своей недоступной высоты и догорает на костре заката. Он вспомнил, что Саша сравнила облачко с белою голубкой. Когда-то ночью он видел пожар. Голуби проснулись и стали кружиться над заревом, падая один за другим в пламя. Вот и облачко сгорит…

— О чем пригорюнились? — спросила Прасковья Ефимовна, садясь возле Гриши. — Вы чересчур серьезны. Все думаете о своих науках. Право, молодому человеку не мешает и пустяками заняться. Возьмите моих девочек да сыграйте в короли или в марьяж!

— Простите, я не люблю карт.

— Ничего-то вы не любите. Кушаете мало, до сих пор не поправились. Что скажет ваша мамаша? Хотите маковников?

— Нет, благодарю вас.

— Подождите, будем справлять свадьбу, наедет барышень видимо-невидимо. Влюбитесь, и мы вас женим. У нас все красавицы. Даже простые девки и те хоть малюй. Гардина! — крикнула она.

Баба, проходившая мимо балкона, остановилась.

— А что, готово?

— Все готово, — отвечала баба.

Прасковья Ефимовна отправилась хлопотать об ужине.

Закат между тем потускнел. Золотые тучки стали малиновыми, а те, которые были выше их, — пепельными и лиловыми. Бледный сумрак окутывал сад. На верхушках тополей погасал багряный отсвет.

Саша вышла к ужину и на вопрос матери, что с нею, пожаловалась на лихорадку. Щеки ее пылали, и по временам она вздрагивала. Подкова не обращал внимания на дочь, ел, по обыкновению, за троих, но вдруг взгляд его упал на Кольку.

— Это что? — спросил он и ткнул пальцем в его лоб.

— Маленькое несчастье с нами случилось, — робко начала объяснять Прасковья Ефимовна.

Подкова гневно закричал:

— Колька! Завтра же высеку! Ты думаешь, я ничего не знаю? Мне о каждом шаге твоем доносят. Оглашенный!

Он снова больно ткнул его в лоб. Гриша побледнел.

— Едва ли, Иван Матвеевич, можно сделать что-нибудь наказаниями!

— Я отец! — вскричал Подкова.

Руки его затряслись. Прасковья Ефимовна замерла от страха, у Кольки капали из глаз крупные слезы.

— Кто смеет вмешиваться между отцом и сыном? — продолжал кричать Подкова,

— Первая моя обязанность, — сказал Гриша, — быть порядочным человеком. Я сделал замечание, потому что должен был его сделать. А затем как угодно — я могу уехать.

Глаза Подковы и Гриши встретились, сверкнули, и Подкова… рассмеялся.

— Славно! — вскричал он. — В моем же доме меня побили! Неслыханное дело! Колька, — строго сказал он, — прощаю тебя, каналью. Но зато Григорий… как вас… Григорьевич! — денег не получите, если он не сдаст экзамена. Передаю балбеса в полное ваше распоряжение. Посмотрим!

Неожиданный и благодушный конец ссоры обрадовал Прасковью Ефимовну и смутил Гришу. Он протянул руку Подкове.

— Хорошо, хорошо! по-вашему — так по-вашему! — сказал Подкова. Руки его еще дрожали, когда он, взяв миску за оба ушка, опрокинул галушки в тарелку.