Гринвичский меридиан

Он рывком вытащил меня из комнаты, и тут уж я забросала его вопросами. Андрей только улыбался и жмурился, как довольный жизнью кот. Потом произнес с такой гордостью, словно говорил о самом себе:

— Это Рита все устроила. Твой англичанин просил ее позаботиться об Алене. Тебе-то, понятно, сейчас не до этого… Да тебе ее и не отдали бы — одиноким же не разрешают усыновлять. А у нас все условия. Рита подмаслила кого надо, ты ж ее знаешь. И вчера мы ее забрали.

— Рита ничего не сказала.

Андрей равнодушно скривился:

— Не знаю. Может, она задумала как-то это обставить… Ты уж не выдавай меня, ладно?

— Она… она что-нибудь говорила про Пола? — сама не пойму, кого я имела в виду.

У Андрея сразу померкло лицо:

— Говорила… Она ждет, что он повезет ее к королеве.

"Кого?!"

Он как бы ненароком пояснил:

— Они ведь вместе лежали в больнице. Ты не знала?

— Нет.

— Томочка…

— Не надо! — я быстро пошла к дверям, продолжая говорить на ходу. — Ничего не спрашивай. Все хорошо. Все у меня отлично! Главное, что ребенок будет. Ты ведь теперь понимаешь, как это важно? Раньше я не особенно хотела детей, а теперь дождаться не могу.

Я и не заметила, как заплакала. Только на морозе, когда ветер стянул лицо ледяной коркой, я догадалась, что оно все мокрое. Я не попрощалась с Андреем и не забрала скальпель. Честно говоря, я попросту забыла о них обоих.

Дом художника находился через дорогу. Когда Рита добивалась квартиры, местоположение ее будущего жилья числилось в списке требований едва ли не первым. До ее дома я дошла в каком-то беспамятстве, даже не заметив яростного ветра, который не имел направления и нападал со всех сторон. Ледяные дорожки подползали прямо под ноги, но я все время помнила, что падать мне нельзя, и шла, растопырив руки, как пингвин. Снег повизгивал при каждом шаге, и всякий раз мне слышался новый возглас: "Беги! Рита… Мимо… Умри…"

— И не подумаю!

Спохватившись, я оглянулась: не слышал ли кто. Но зимние вечера всегда одиноки — люди прячутся от них в квартирах, тоже не очень теплых, но все же имеющих стены, о которые разбивается ветер. Он не давал дышать. Мне все время казалось, что сейчас я потеряю сознание от нехватки кислорода. Может быть, Пол также задыхался той ночью, когда остался один? Может быть, это не ветер душит меня, а оставленное Полом одиночество?

В сухом и теплом холле Дома художника я наконец отдышалась. Пытаясь освободить горло, я сняла шапку и шарф и услышала разгневанный Ритин голос, который доносился откуда-то сверху. Осторожно перешагивая через ступеньки, чтобы скорее добраться, я поднялась на второй этаж и заставила себя собраться. Предстоящая встреча была вдвойне тягостной, ведь мне предстояло не только столкнуться с Ритой, но и увидеть чужие работы, которые, в отличие от моих, хотя бы написаны.

Что сказать Рите, я понятия не имела. Прокравшись в неосвещенный зал, я остановилась. На меня смотрели незнакомые лица, искаженные сумраком и воображением художников. Следы самой жизни разбегались по стенам, а я пыталась прочесть их, как начинающий охотник. Цвета терялись, а формы смазывались, но все же я сумела кое-что разглядеть до того, как вновь раздался Ритин голос. Она жестко сказала кому-то:

— Если мне нечего будет везти в Лондон в следующем месяце, я с тебя три шкуры спущу!

— Да пойми ты, — я узнала Володю Колосова, — не работается мне и все тут!

Тихий бумажный шорох прервался брезгливым возгласом:

— Пойди, опохмелись, ничтожество! Я ему такие перспективы сулю, а он только о бутылке и думает. Пошел вон отсюда!

Володя обиженно огрызнулся — видно, уже спрятал деньги:

— На кой черт мне твой Лондон! Я — русский художник. Я хочу быть понятым здесь.

— Ой, перестань… Кому тут нужна живопись? Много ты народу видел сегодня в том зале? Ни одного паршивого человечка… Не говоря уже о журналистах. Они вообще все местное презирают. Но вот посмотришь, что будет, когда ты получишь признание за границей! А ты его получишь. Ты ведь талантливый мужик! Хоть и пьяница…

Неслышно попятившись, я выбралась на лестницу и сбежала вниз. Другие шаги уже слышались наверху, пришлось спрятаться за огромной вазой, чтобы меня не заметили. Но, увидев Володю, я сама вышла, чем напугала его до смерти. Не позволив Колосову издать ни звука, я вытолкала его на улицу и затащила за угол.

— Тамара, — наконец выдохнул он с изумлением, — ты что тут делаешь? Сто лет тебя не видел!

Когда-то я приносила ему свои работы, потому что считала Колосова самым талантливым и была немножко влюблена в него. А может, только в его талант, как и в Славин… На мое счастье, Володя был женат и часто уходил в запой. Что-нибудь одно еще можно было принять, но двойной груз был мне не под силу.

— Спаси меня, Володя!

— Спасти? Я?! Да что ты! Разве я могу кого-нибудь спасти?

Вид у него действительно был жалкий — помятое пальто не его размера, ободранная сбоку кроличья ушанка, большие валенки. Но я убежденно сказала:

— Можешь. Для этого даже делать ничего не надо. Вот именно, главное — ничего не делать. Потяни с этой выставкой до лета, мне хватит.