Гринвич-парк

— Судебный процесс освещали все национальные газеты, — сказала я ей. — В прессе дело фигурировало как «Изнасилование в эллинге». Пострадавшая — девушка, посетившая одну из вечеринок на Майской неделе[10] в Кембридже, в то лето, когда ты выпускалась. По ее словам, двое студентов-парней напоили ее и затем изнасиловали.

Хелен долго молчала.

— Хелен, ты меня слышишь?

— Да. Прости. Нет, не припомню, — неопределенно ответила она. — А почему ты спрашиваешь?

— Да так. Собираю информацию о следователе, который вел нынешнее дело. Подумала, может, ты помнишь, расскажешь, как университет отреагировал на такое происшествие.

— А, ну да, понимаю, — произнесла она каким-то странным голосом, в котором слышалось облегчение. — По-моему, мы уже уехали к тому времени, когда это попало в новости.

Я нахмурилась. Она же только что сказала, будто не помнит, чтобы об этом сообщалось в прессе.

— Всем встать.

Заседание на время приостанавливается. Зал встает. Я ищу взглядом старшего инспектора Картера, но того уже и след простыл. Должно быть, незаметно улизнул. А я надеялась заманить его в паб и за обедом еще что-нибудь у него выведать. Хотя бы выяснить, передал ли он пострадавшей мое письмо.

Я направляюсь в дамскую комнату и вдруг понимаю, что очень устала. Хорошо бы сегодня вечером увидеться с Чарли. Он обещал приготовить для меня спагетти, и я бы на время отвлеклась от этого судебного процесса. Может быть, после ужина мы посмотрим реалити-шоу «Кандидат», посмеемся над участниками состязания. Если удастся приехать вовремя… Последний раз я два часа добиралась из Кембриджа до восточного района Лондона, где живет Чарли. У меня упало сердце, когда я увидела на автостраде длинную змейку красных стоп-сигналов. Тогда я остро осознала, что мне очень хочется вернуться к Чарли, что я тоскую по нему, мне не терпится увидеть свет в окне его маленькой квартирки на верхнем этаже дома.

Я выхожу из кабинки, начинаю мыть руки. Закрыв глаза, с наслаждением подставляю их под теплую воду, вдыхаю лимонный аромат мыла. Вот уже много недель я работаю без выходных. Эх, полежать бы, помокнуть в ванне, изгоняя из тела мучительное изнеможение. Свернуться комочком под одеялом и не ставить будильник на шесть утра.

Я открываю глаза. Она стоит прямо передо мной, у сушилки для рук, на дешевом линолеуме, коим застелен пол в туалете здания суда. Рукава кардигана натянуты до самых кончиков пальцев. Руки она сжала в кулаки, словно готовится в любую минуту дать отпор. Волосы засаленные, глаза опухшие. Это Эмили Оливер. Пострадавшая.

Наши взгляды встречаются. Я делаю глубокий вдох. Ситуация сюрреалистичная. Разве людям, проходящим по уголовным делам в качестве пострадавших, не отведен отдельный туалет? Почему она вынуждена пользоваться общим туалетом, где может столкнуться с кем угодно, как сейчас со мной? Безобразие.

— Я получила ваше письмо, — невыразительным тоном произносит она и трет кулаком один глаз. — Но мне сказали, что я не должна вступать с вами в контакт.

Я отмечаю, что кожа вокруг ногтя на ее большом пальце искусана до крови.

— Разумеется. — Я аккуратно стряхиваю воду с рук, вытираю их о брюки. Не хочу приближаться к ней, а то, чего доброго, включится сушилка для рук, и момент будет упущен. Шум мне сейчас ни к чему.

— Я ни с кем не должна общаться. Даже со своим психотерапевтом, — Она смотрит мне в лицо, и в ее глазах теперь читается гнев. — Вы это знали? Даже то, что я рассказываю психотерапевту, может быть использовано против меня. Так мне сказали. Мне ни с кем нельзя общаться.

Голос у нее ломкий, срывающийся. Я медлю с ответом, тщательно взвешивая каждое слово. Говорю тихо, почти шепотом:

— Полиция права. Они пытаются защитить вас. Они правы в том, что вы ни с кем не должны общаться — пока. До окончания суда. Так что если кто-то попросит вас дать интервью, любой другой журналист, на вашем месте я бы отказалась.

— А потом?

Я снова делаю глубокий вдох. Она, как птичка, малюсенькими шажками придвигается к протянутой руке. Один неверный ход, и она улетит.

— Вам решать, — медленно отвечаю я. — Но если у вас есть желание рассказать свою историю, я могла бы вам помочь. Если это вам нужно.

В зеркале я вижу дверь с тусклой ручкой. Табличка на ней гласит: «МОЙТЕ РУКИ, ПОЖАЛУЙСТА». Я буравлю взглядом дверь, приказывая ей не открываться. Если кто-нибудь войдет, наш разговор будет окончен.

— Вы мне верите?

Я делаю шаг вперед. Смотрю ей в глаза. Отвечаю:

— Да. Верю.

— А присяжные? — Она контролирует свой голос, четко выговаривает каждый слог сквозь стиснутые зубы. — Или они верят им?

Последнее слово она произносит с тихой яростью в голосе.

Я колеблюсь. Думаю, что надо бы ее успокоить. С другой стороны, она должна знать правду. А правда такова, что ситуация сложная. Эмили — не идеальная жертва. Она пила. Флиртовала. Не сразу заявила в полицию.

— Не знаю, — наконец отвечаю я. — Но вы со своей стороны сделали все что могли.