Григорий Шелихов

Сам кончаться стал —

горько вздохнули голоса основной мелодии.

Сам кончаться стал… —

подтвердила чья-то рокочущая октава.

И снова, словно оторвавшись от бездыханного тела Луки Хватова, многоструйным и бодрым потоком разлилась песня, в единодушном слиянии чувств и чаяний «клейменых» с хранимым в народной памяти грозным и широким, как море, именем:

Вы положите меня, братцы, между трех дорог,
Между Киевской, Московской, славной Питерской,
И пойдет ли, иль поедет кто — остановится,
Что не тот ли тут похоронен вор-разбойничек,
Сын разбойника, сын удалого Стеньки Разина.

Ночь, как оказалась, действительно имела уши. Шелихов, вернувшись на берег к клади, сваленной в облюбованном для погрузки месте, не нашел решения, как начать работу, и остался ночевать при своем добре, опасаясь налета обиженных храпов.

Разбуженный зачастившим с полуночи дождем, начал он возиться в темноте с установкой наспех одной из отправляемых за океан палаток и услышал песню, доносившуюся из кабака на бугре. Вслушался и догадался, что это каторжные приволокли туда убитого Хватайку и по-своему снаряжают его в последний путь. «Поминают богов своих: наибольшего Стеньку Разина… сейчас и молодшего Емельку Пугачева вплетут… Воровские боги, сколько от них безвинных людей загублено, сколько купцов ограблено», — раздраженно и зло думал Шелихов. Но сознание своей виновности в бессмысленной и безнаказанной гибели человека росло. Он боролся с голосом совести, приводил, казалось, правдивые доводы здравого смысла и ничего сделать все же не мог, как не мог и не слушать долетавшую до него в ночной тьме кабацкую песню.

«Видит бог, не хотел я смерти Лучка!» — перекрестился Шелихов в испуге перед собственной слабостью, подобрался и залез в расставленную палатку. «Где я завтра людей на погрузку найду? Старожилы — воры записные, да их и не уговоришь, забоятся отместки каторжных — красного петуха под крышей… Ин, ладно, не застряну… Храпы тыщу вымогали — три отдам, а «Святителей» через неделю в море выряжу!» В защиту от беспокойных дум и бессонницы мореход завернулся с головой в брошенный на промокшую землю медвежий мех и, как полагается человеку, уверенному в своей силе и правоте, сумел заснуть.

Глава пятая

1

Фортуна, капризная богиня удачи, неизменно покровительствовавшая своему избраннику, выручила морехода и в этот раз.

На пятый день бесплодных поисков рабочих рук на догрузку «Святителей» Шелихов пришел в бессильную ярость. Старожилы отговаривались неотложными работами, а храпы как вымерли и на берегу не показывались. Мореход с ругательствами стал тогда вымогать согласие от тех работных, которых привел из Иркутска Деларов. Их было человек десять, и никто как они должны были начать опасную переправу тяжелых тюков и ящиков на рейд через каменную сеть бара. Но и они, непривычные к такому труду, отказывались. И вот, когда отчаяние уже готово было помутить разум морехода, на горизонте показался вдруг парус корабля, медленно, но явно направлявшегося к охотской гавани.

— Под одной бизанью идет, а грот и фоку,[29] видать, потерял… Не наш — чужак… будто английский клиперишко, — непререкаемо определил гостя старый корабельный мастер Кузьмин, до которого никто из высыпавших на берег охотчан не осмеливался выступить со своим предположением.

— И кто бы это в наш гиблый закут наведаться вздумал? — говорил Шелихов, беспокойно передвигая фокусный конец неразлучной с ним подзорной трубы. — Темноликие какие-то… не разгляжу… и волосья лохматые… Неужели мои, кадьяцкие сидельцы… захватили чужеземный корабль, какой попался на абордаж? Все бросили, что с собой забрать не могли — уничтожили… крепость… строения… Ну, хоть живы вернулись и за то благодарение господу! — радовался Григорий Иванович.

Постоял еще немного на берегу и, не проронив никому ни слова о своем превратившемся в уверенность предположении, пошел к себе в палатку подготовиться к встрече. Неужели все заново начинать придется? Да и пока он на этом пути соберется с силами, перехватят его место в Америке. Тот же Голиков пошлет по его следу своих людей или еще более страшный противник полковник Бентам, о котором он столько наслышался в последнем году своего пребывания в Америке. Этот полковник, находясь на службе Гудзонбайской компании, ухитрился заложить английскую фортецию на какой-то реке, над горой Доброй Погоды, вперерез пути в Калифорнию, и привел туда из Канады или морем привез — дотошный бес! — целый батальон английских красномундирных солдат. Лазутчика этого Бентама, мутившего народ, как припомнил Шелихов, он сам обнаружил, когда пробыл под Нучеком несколько дней в поисках следов трех исчезнувших с охотниками-алеутами четырехлючных байдар. Бентам… ох, Бентам!..