Григорий Шелихов

— Кускехан кикаотуют тлинкит! Русский — добрый человек, — сказали индейцы.

Позже, когда Демид сумел показать диким и бедным охотникам умение и навыки русского мужика и мастерового человека уральских заводов — срубить избу, завести при ней малинник и огород с диким луком и чесноком, сработать булатные ножи и индейские топорики-томагавки, — а руда в этом крае выпирала из земли прямо под ноги, — его имя туземцы окружили суеверным почетом, каким окружают лишь великих анкау — начальников и иаргижей — колдунов.

Ездовые колымские псы, на которых Демид появился среди индейцев, — они называли этих псов «куч» — волки, в отличие от бродивших около их жилищ и частенько шедших на мясо полуприрученных мелких собак «кетль», — очеловечили, если так можно говорить о собаках, безлюдные просторы внутренней Аляски и стали признаком силы и достатка индейского жилья. Такие же белые люди, но другого норова, сменившие на Аляске затерявшихся в глубине времен русских, мало способствовали дальнейшему процветанию и увеличению числа индейских хижин. Около золота, обогащавшего белых, красные люди неудержимо вымирали и вымирают…

Имя Демида докатилось до передовых факторий Гудзоновой компании на Востоке. Компания прислала к анкау Куликало лазутчика, французского метиса, с предложением перейти к ней на службу. Ответ Куликалова о том, что «русские красные люди — Демид уже считал индейцев русскими — не хотят торговать с вами», не дошел до Гудзоновой компании: на обратном пути метис безвестно исчез. Кто бы ни убил его, но Гудзонова компания, готовая, по обыкновению, во всем обвинять русских, в своем отчете английскому парламенту убийство ее траппера приписала «русским разбойникам», появившимся на далеком Западе.

За годы, протекшие со дня ухода Куликалова в глубь материка, буйная полютовская ватага исчезла с лица земли. В Охотске и Иркутске никто толком не знал, что с ними произошло, и только высадка Шелихова в 1785 году в Кенайском заливе пролила некоторый свет на загадочные обстоятельства гибели «Предтечи» и его людей. Шелихов тогда еще старался найти объяснение, почему его и алеута Василия с таким враждебным молчанием встретили кенайцы, предупредившие, что некий Куликало не велел убивать русских, но запретил пускать их в кенайские земли. А еще позже от индейцев Шелихов услышал о живущем в глубине страны великом и справедливом русском анкау и могущественном иаргиже Куликало, который отрекся от своих преступных собратьев по коже и, так как «шэ» — кровь — у всех людей одна, поселился среди обижаемых индейцев.

О прошлом Куликалова, еще до встречи с ним, Баранов узнал также из расспросов индейцев.

— Куликало, — говорили они, — под страхом смерти запретил злому Кобылю углубляться в страну более чем на два перехода, и когда Кобыль все же пришел к нам, мы окружили под покровом темноты их ночлег и перебили ездовых собак. Тогда они испугались и вернулись на берег…

— А людей когда вы зарезали? — допытывался у американцев научившийся добираться до их мыслей правитель.

— Куликало запретил нам их резать, и мы его слушали, — рассказывали индейцы, — но за нас отомстила Черная Смерть[5]… Убивая нас, она убила злых касяков и наших женщин, что были с ними, и детей от них, а трех, которые отбились от Черной, задавил голод и цинга. Мы не хотели спасать им жизнь, чтобы они снова начали убивать нас.

Повесть пятнадцатилетней жизни среди индейцев Куликалов закончил в один из своих приходов рассказом, как растил он своих детей после смерти жены, огненноглазой Анки, имя которой носила его дочь.

— Без попа окрестил я дочку по матери Анкой — Анной по-нашему… Матка от оспы умерла, когда малой Анке лет десять всего было. Николка на ее руках вырос. Понятливая она, русской крови… «Каиш — отец, говорит, когда мы к своим пойдем?» Вот я и пришел! — Демид пытливо глядел на правителя, точно ждал одобрения собственному неожиданному решению уйти из облюбованной им жизни, отказаться от завоеванной свободы ради будущей судьбы своих детей.

— Правильно сделал, Демид Софроныч! Негоже человеку зверем лесным жить. Земля американская благодатная, мы населим ее, промыслы заведем, дети наши хозяевами в ней будут… Жена твоя от оспы померла, а я Анке и Николке оспу прищеплю собственноручно,[6] страха смерти и уродства да не имут… За этим одним прийти надо было! — убежденно говорил Баранов, видя встревоженность Демида, не понимавшего еще пользы оспенной прививки.

Черноглазая Анка и шустрый Николка, зная родной язык русского отца, с величайшим рвением научали Александра Андреевича и материнскому своему, индейскому языку.

Баранов учил их русской грамоте, арифметике, развертывал перед жадным умственным взором лесных жителей правду чудесной науки географии.

К урокам этим, наполнившим его дом весельем и уютом молодости, правитель относился с большим прилежанием и шутливой серьезностью.