Григорий Распутин

Распутин не терял времени зря, круг его знакомых рос день изо дня в день: люди и судьбы, судьбы и люди. Неповторимый бег времени и жизни. Что приводило людей к Григорию Распутину? Не только болезнь, горе, любовь, восхищение, одиночество, жажда утешения, но и корысть, подлость, неистребимый поиск ответа на извечные вопросы жизни, с которыми идут к старцам, но на которые окончательно ответить не может никто. Десятки, сотни, тысячи посетителей и просителей. Они шли беспрерывной чередой. Люди всех слоев, национальностей, состояний и сословий — от последней нищенки до премьер-министра.

Ранним утром в дверь комнаты, которую снимал Распутин, осторожно постучали. Гостей было двое: высокий и худощавый священник и приземистый, крепкого телосложения, хорошо одетый господин с тросточкой. Первый — Георгий Гапон, тогда еще никому не известный слушатель Петербургской духовной академии. Второй — профессор Петербургского и Московского университетов, доктор экономических наук, писатель и предприниматель, публицист и... искатель приключений Иван Христофорович Озеров.

Целью их раннего визита к Распутину было желание посоветоваться с Григорием Ефимовичем по волнующему «круги общества» (выражение Озерова) вопросу о возможности создания в Петербурге и Москве независимых рабочих обществ, главная задача которых — отвлечение столичных пролетариев от вооруженных и террористических форм противостояния с властью и обращение их к чисто мирным средствам отстаивания своих интересов и прав.

Распутин, выслушав почти получасовой монолог профессора Озерова, выдержал трехминутную паузу.

— Намерение ваше похвально. Кровь человек ческая дорога. Проливать ее грешно, ох грешно. Мы не Каины... Но и глазеть лениво со стороны на убийство братьев наших еще хуже... Творите благое дело, творите... Бог вам в помощь, — Распутин запнулся. — Надеюсь, что заботы ваши найдут отклик в душах братьев наших. Но чую, и врагов у вас будет немало, ох немало... Как бы кровью новой все не закончилось...

Распутин как в воду смотрел: все закончилось кровавым 9 января 1905 года... Гапона Григорий Ефимович больше никогда не встречал, но слышал о его «подвигах», дурной славе и печальном конце священника. А вот Озеров еще неоднократно появлялся в квартире у Распутина. Профессора интересовало мнение Григория Ефимовича по многим насущным проблемам: от оценки того или иного политического деятеля до рекомендации о возможности вложения собственных средств в акции того или иного перспективно развивающегося предприятия. К советам Распутина Озеров прислушивался (и, как правило, не прогадывал), в его переписке с коллегами и друзьями постоянно проскальзывали фразы: «старец сказал, что...», «Распутин считает так...», «отец Григорий не рекомендует...».

В 1909 году Озерова выдвинули — от Петербургской академии наук и российских университетов — в члены Государственного совета. Он дал согласие занять этот ответственный пост лишь после многочасовой беседы с Распутиным.

— Эх, Ваня, — вздыхал Григорий Ефимович, — счастливый ты, братец мой, людям можешь послужить... Так служи! Понял? Уяснил?

...Поздний вечер, в комнате Распутина тишина. Григорий Ефимович сидит за небольшим столом, читая по складам Библию. Неожиданно дверь распахивается, и перед удивленным Распутиным предстает закутанная во всевозможные платки маленькая старушка. В ее руках огромный посох, за плечами потертый сидор.

— Здравствуй, милый, — старушка кланяется и крестится, — здравствуй, касатик. Здравствуй, мой дорогой.

— Здравствуй, мать, — оправившись от неожиданности, произносит Распутин.

Не давая Григорию раскрыть рот, старушка говорит торопливо и без остановки:

— Ой, милый! А я ведь к тебе, к тебе, касатик. Матрена я, Васьковы мы, из Архангельска города, может, слыхал? Горе у меня, касатик, ох, горе... Сыночка-то мово младшого, единственного, кормильца мово дорогого, в участок свели... А за что? Бают, что лошадь у Ивана Кузьмича, соседа нашего, увел. Врут, врут изверги, уж они мужа моего извели, старших сынов на каторге сгноили, тапере-ча за младшенького, Митиньку, взялись, супостаты. Чтоб им ни дна, ни покрышки... Аспиды...

Распутину с трудом удалось вклиниться в поток слов Матрены:

— А от меня-то ты, мать, чего хочешь?

— Как чего, касатик? Помоги! Народ байт, что ты можешь все, все знаешь, все наперед видишь...

Сделай так, чтобы сыночка моего, Митиньку, ос-лободили...

— Да что ты говоришь, матушка, как же я его...

— О, мила-а-ай, — Матрена залилась слезами, — знать, не увижу я своего младшенького, не увижу-у-у...

Дело начинало приобретать неприятный оборот. Григорий Ефимович не знал, как успокоить старушку, а уж тем более не знал, как помочь ее непутевому сыну.

— Ты вот что, мать, — Распутин ласково провел ладонью по голове Матрены, — ты вот что... отправляйся домой. А я, я молиться буду. Не верю я, на тебя глядючи, что сын твой — конокрад, не верю.

Теперь уже нежданной гостье пришлось удивляться: как, одними молитвами?