Григорий Распутин

Шульгин же позднее писал о том, что Илиодор нагло и долго «тряс государя императора за шиворот», – к несчастью, все обстояло еще хуже. За шиворот Илиодор тряс Столыпина, Государь же был иеромонахом до известной степени очарован. Во дворце Илиодора зачислили в друзей монархии и заступничество за него местным населением и частью клира приняли за глас Божий. И если ошибку с Распутиным можно объяснить болезнью Наследника, молитвенностью и (лже)юродством сибирского крестьянина, если в конце концов можно спорить о том, наговаривали на Григория или нет («Всё, что вы мне говорите, я слышу уже много лет. П. А. Столыпин производил по этому делу расследование, и ни один из распространяемых слухов подтверждения не получил», – позднее говорил Николай Войкову), то с Илиодором все было однозначно: негодяй.

«Это все козни Столыпина. Был друг, а вот я его поддел из-за тебя, а он и обозлился <…> особенно когда я тебя из Минска в Царицын перевел» – так говорил Распутин Илиодору, и в данном случае этим словам можно доверять. Столыпин, разумеется, не был Распутину никоим образом другом, но русский премьер вел себя по отношению к сибирскому крестьянину любезно-нейтрально, что простодушный Распутин принимал за дружбу, до тех пор, пока он – действительно бывший до 1909 года всего лишь личным другом Царской Четы, и в эту область Столыпин тактично не вмешивался, – не принялся помогать Илиодору, нарушившему как церковную, так и государственную дисциплину. Поддержка взбунтовавшегося Илиодора в этом смысле оказалась первым и крайне неудачным опытом вмешательства Григория Распутина-Нового в государственные и церковные дела, давшим старт всей его дальнейшей печальной карьере. Хорошо знавший Столыпина А. И. Гучков, к которому как угодно можно относиться и кем угодно называть, был по существу прав, когда в беседах с историком Н. А. Базили рассказывал:

«Более опасной фигурой (чем Распутин. – А. В.) являлся тогда в этой области Илиодор, у которого шла борьба с самим правительством Столыпина. Столыпин старался его отстранить подальше от престола. Это была все спекуляция на больных сторонах царской души. В мои последние встречи со Столыпиным, за несколько дней до его убийства на Елагином острове, он мне говорил с глубокой грустью о том, как такие явления расшатывают и дискредитируют, во-первых, местную правительственную власть, а затем эта тень падает и на верховную власть <…> С горечью говорил он о том, как в эпизоде борьбы Илиодора с саратовским губернатором Илиодор одержал верх и как престиж власти в губернии потерпел урон. Такие ноты были очень большой редкостью в беседах с П. А. Чувствовалась такая безнадежность в его тоне, что, видимо, он уже решил, что уйдет от власти <…> Столыпин возил меня обедать перед смертью. По душам говорили, он был подавлен, он чувствовал… Государь в руках таких людей… О Распутине мы с ним не говорили в данном случае, упоминавшийся эпизод был: Илиодор против гражданской власти и губернатора».

Пусть Гучков и сочинял про свои благие намерения в отношении монархии и особые отношения со Столыпиным, в одном ему нельзя не доверять – не Распутин, а Илиодор был предметом их беседы и особого беспокойства Столыпина, чей уход сыграл, как известно, роковую роль в нашей истории.

«Некоторые, как Гучков, убеждали Столыпина вырваться из связанного положения, дать открытый бой темным силам. Но Столыпин не мог этого сделать, не превратившись сам в такого же Илиодора», – очень точно написал позднее в «Красном колесе» об этой коллизии Солженицын.

О своей беседе со Столыпиным по поводу Илиодора писал в своих воспоминаниях и губернатор П. П. Стремоухов. Откомментировать нижеследующий разговор и тем более доказать его достоверность задача трудновыполнимая, но и опустить его вовсе было бы нечестно.

«…вы и сами указываете, какой я растравляю муравейник, если примусь за Илиодора. И без того меня травят справа, даже более, чем слева. Все эти голоса проникают до Государя… Ужасно то, что в исходных своих положениях <Илиодор> прав, жиды делают революцию, интеллигенция, как Панургово стадо, идет за ними, пресса также; да разве Толстой, подвергнутый им оплеванию, не первый апостол анархизма, но приемы, которыми он действует, и эта безнаказанность все губят и дают полное основание оппозиции говорить, что она права.

Столыпин задумался.

– П. П., вы способны на самопожертвование?

– Если нужно, то да.

– Я знаю, что Государю и доныне неприятно, что Татищев оставил службу из-за Гермогена и Илиодора. Он расположен к вам. Уход второго губернатора из-за этих авантюристов произведет на него впечатление. Вы получите аудиенцию у Государя. Скажите ему всю правду, скажите ему про самозванство Илиодора, пусть он услышит это от вас. Настаивайте, что при наличности Илиодора более не Можете управлять губернией и просите об увольнении.

– Хорошо.

– Но хватит ли у вас на это духа? Я знаю многих лиц, которые шли к Государю, чтобы выложить ему «правду-матку», а потом под обаянием личности «язык прилипал к гортани» и ничего не выходило. Начать и не докончить еще хуже выйдет.