Григорий Распутин

Другой литератор, поэт Николай Александрович Клюев, писавший в «Гагарьей судьбине» о личном знакомстве с Распутиным и оценивавший личность сибирского крестьянина очень высоко, в последние годы жизни пересмотрел отношение ко многим событиям и лицам, в том числе и к Распутину. В своей последней поэме «Песнь о великой матери» Клюев вложил в уста Распутина слова:

Я православный искони
И Богородицу люблю,
Как подколодную змею,
Что сердце мне сосет всечасно!
С крутыми тучами, ненастный,
Мой бог обрядней, чем Христос
Под утиральником берез,
Фольговый, ноженьки из воска!

И о его смерти Клюев написал:

Сегодня корень азиатский
С ботвою срежет князь Димитрий,
Чтоб не плясал в плющевой митре
Козлообраз в несчастном Царском.

Продолжая речь о русских писателях, так или иначе высказавшихся о Распутине, упомянем Алексея Ремизова, который записал у себя в дневнике летом 1917 года: «Получили речи Госуд. Совещ. Какая бедность у Керенского. И пустота у Авксентьева. Россию забыли. Не революция. Россия. Да, Гриша убиенный нашел бы слова».

Проживший долгую жизнь (умер в 1954 году) и все эти годы писавший дневник писатель и исследователь сектантства Михаил Пришвин также не раз возвращался к фигуре Распутина: «Читал в Народном Университете лекцию о народной вере, мало кто это понял – вина, конечно, моя. Одну мысль поняли, – что Григорий Распутин был орудием мести протопопа Аввакума царю Алексею и сыну его Петру, был Распутин царем, а царь Николай его рабом».

Или такая запись: «Распутин наш всеобщий кум: "Для милого дружка сережка из ушка". Бесятся кумовья в стремлении окумить всю Россию, а небесный цветок все наливается кровью, и ярче и ярче разгораются лепестки его. Переполнилась, наконец, чаша кровью, и полилась кровь по огненным листочкам».

«Безнадежно глубоко (хотя формально-несознательно) воспринял народ связь православия и самодержавия», – записала в дневнике свой вывод о распутинской истории Зинаида Гиппиус, прожившая в эмиграции долгую жизнь, пережившая почти на четыре года Мережковского и скончавшаяся в 1945 году в Париже на руках своего литературного секретаря Владимира Злобина.

Убежденный противник Распутина Александр Дмитриевич Самарин умер своей смертью в России в 1932 году. После революции он вел себя так же мужественно, как и до нее. Этот момент принципиальный, поскольку бытует точка зрения, что все противники Распутина оказались людьми недостойными, предали Царя, Родину и веру. Про кого-то, например про князя В. Н. Львова, эмигрировавшего в 1918 году, вернувшегося в СССР в 1922-м и примкнувшего в 1927 году к обновленцам, так сказать можно, про кого-то – нет. Изменники были как среди «распутинцев», так и среди их врагов. Стойкие люди также были среди тех и других. К последним относится и Самарин, как бы ни пытались его опорочить современные монархисты на том основании, что обер-прокурор Синода был слишком независим в отношениях с Государем и крайне резко выступал против Распутина и епископа Варнавы, а после революции выдвигался на Московскую кафедру. Из описания последних лет жизни Самарина известно, что в первые годы после октябрьского переворота он входил в состав так называемого «Правого центра», стремившегося добиться освобождения Царской Семьи. Тогда же он был избран председателем Совета объединенных приходов Москвы, цель которого, как говорилось в его уставе, – в случае посягательств большевиков на церковное имущество «тревожным звоном (набатом) созвать прихожан на защиту церкви». «По материалам Московского губернского революционного трибунала Самарин изобличен в подготовке директив и мероприятий по активному сопротивлению рабоче-крестьянской власти», – писали про него в донесении ВЧК. Самарин исполнял обязанности второго товарища председателя Поместного собора от мирян и был включен в состав делегации Собора, принятой в Кремле представителями Совнаркома по поручению Ленина. Это не помешало большевикам несколько раз арестовывать его и привлекать к суду, как, например, в 1919—1920 годах в связи со вскрытием мощей Саввы Звенигородского.

Сохранился рассказ очевидца об обстоятельствах этого суда. Мемуарист приводит выдержки из речи государственного обвинителя Крыленко.

«"Самарины, Кузнецовы – все это генеральный штаб, сознательные вожди той идеологии, с которой пролетариат борется не на жизнь, а на смерть, беспощадно… Они должны быть изъяты"…

Публика замерла… словно ее не стало в этой жуткой тишине.

"И всем подобным интеллигентным руководителям придет тот же конец… Дело Патриарха Тихона у меня уже здесь в портфеле"…

Трибунал ушел для совещания. Оно было очень продолжительно.