Григорий Распутин

В течение двух с половиной лет войны я был политическим мертвецом: я молчал; и в дни случайных наездов в Петроград, посещая Государственную Думу, сидел на заседаниях ее простым зрителем, человеком без всякой политической окраски. Я полагал, как и полагаю сейчас, что все домашние распри должны быть забыты в минуты войны, что все партийные оттенки должны быть затушеваны в интересах того великого общего дела, которого требует от всех своих граждан, по призыву Царя, многострадальная Россия; и только сегодня, да, только сегодня, я позволил себе нарушить мой обет молчания и нарушил его не для политической борьбы, не для сведения счетов с партиями других убеждений, а только для того, чтобы дать возможность докатиться к подножию трона тем думам русских народных масс и той горечи обиды великого русского фронта, которые накопляются и растут с каждым днем на всем протяжении России, не видящей исхода из положения, в которое ее поставили царские министры, обратившиеся в марионеток, нити от коих прочно забрал в руки Григорий Распутин и Императрица Александра Федоровна, этот злой гений России и Царя, оставшаяся немкой на русском престоле и чуждая стране и народу, которые должны были стать для нее предметом забот, любви и попечения.

Тяжело записывать эти строки, но дневник не терпит лжи: живой свидетель настроений русской армии от первых дней великой войны, я с чувством глубочайшей горечи наблюдал день ото дня упадок авторитета и обаяния царского имени в войсковых частях, и, увы! не только среди офицерской, но и в толще солдатской среды, и причина тому одна – Григорий Распутин.

Его роковое влияние на Царя через посредство Царицы и нежелание Государя избавить себя и Россию от участия этого грязного, развратного и продажного мужика в вершении государственных дел, толкающих Россию в пропасть, откуда нет возврата».

И пустой фразеологии, и демагогии в этих строках сколько угодно («Распутин в качестве неугасимой лампады в царских покоях», – писал Пуришкевич несколькими абзацами далее). Да и вообще, как к Распутину ни относись, нельзя не признать, что его убийцы были людьми мало симпатичными. И в данном случае можно согласиться с Гучковым, говорившим о том, что Пуришкевич из тех, «которые торгуют на своем темпераменте».

Василий Шульгин приводит в «Днях» свой разговор с Пуришкевичем:

«– Послушайте, Шульгин. Вы уезжаете, но я хочу, чтобы вы знали… Запомните 16 декабря…

Я посмотрел на него. У него было такое лицо, какое у него уже раз было, когда он мне сказал одну тайну.

– Запомните 16 декабря.

– Зачем?

– Увидите, прощайте… Но он вернулся еще раз.

– Я вам скажу… Вам можно… 16-го мы его убьем…

– Кого?

– Гришку.

Он заторопился и стал мне объяснять, как это будет. Затем:

– Как вы на это смотрите?

Я знал, что он меня не послушает. Но все же сказал:

– Не делайте…

– Как? Почему?

– Не знаю… Противно…

– Вы белоручка, Шульгин <…> Так сидеть нельзя. Все равно. Мы идем к концу. Хуже не будет. Убью его, как собаку… Прощайте…»

И все же гораздо больше неприязни вызывает Феликс Юсупов, человек, явивший собой классический пример того, до каких степеней упадка и разложения дошла салонная русская аристократия.

Нравственные метания Юсупова («внутренний голос мне говорил: "Всякое убийство есть преступление и грех, но, во имя Родины, возьми этот грех на свою совесть, возьми без колебаний. Сколько на войне убивают неповинных людей, потому что они 'враги Отечества'. Миллионы умирают… А здесь должен умереть один, тот, который является злейшим врагом твоей Родины. Это враг самый вредный, подлый и циничный, сделавший путем гнусного обмана всероссийский престол своей крепостью, откуда никто не имеет силы его изгнать… Ты должен его уничтожить во что бы то ни стало… "»), его порочные наклонности, развращенность, его оборотничество («Решено было, что, прежде всего, я войду в тесное общение с Распутиным, заручусь его доверием и постараюсь узнать от него самого как можно больше подробностей о его участии в политических событиях… Прикосновение Распутина вызвало во мне трудно преодолимое чувство гадливости, однако я пересилил себя и сделал вид, что очень рад встрече с ним… с каждым днем доверие "старца" ко мне возрастало…») и вместе с тем его несомненная дружба с Распутиным, начавшаяся еще в 1909 году, – что бы в основе их дружбы ни лежало, – все это еще одно доказательство того, что Распутин, особенно в последние годы, замечательно притягивал к себе всякую грязь. Манасевич-Мануйлов, Андроников, Добровольский, Рубинштейн, Манус, Хвостов с Белецким, Илиодор…

Феликс Юсупов в этом ряду – фигура самая знатная. Очевидно, что Распутину эта дружба льстила и он к ней стремился. «Какое счастье – воспитание души аристократа», – записали поклонницы мысль «отца» еще в апреле 1915 года.

«Я чрезвычайно удивилась, когда узнала от нее (Государыни. – А. В.), что Феликс Юсупов – частый гость в доме Распутина. Известие показалось мне настолько невероятным, что я спросила у Григория Ефимовича, правда ли это.