Григорий Распутин

«Положение опальных епископов, заточенных в монастыри, всегда было тяжким. Епархиальные епископы сплошь и рядом не щадили самолюбия попавших в опалу своих собратий. Но тяжелее всего был гнет настоятелей монастырей, часто полуграмотных архимандритов, которые мелочно и грубо проявляли свою власть и права, не щадя архиерейского сана заключенных.

В данном случае положение епископа Гермогена осложнялось тем, что он был заточен в монастырь по высочайшему повелению. Местные епархиальные власти (Гродненской епархии) точно старались показать, что они строги к тому, кого не жалует царь. Епископу Гермогену жилось в монастыре худо. И Гродненский архиепископ Михаил, и невежественный архимандрит-настоятель монастыря, и даже весьма благостный и кроткий викарий, епископ Владимир, – каждый по-своему прижимали несчастного узника. Нас провели прямо в келью епископа Гермогена. Довольно просторная комната была в хаотическом беспорядке: столы завалены книгами, бумагами, лекарствами (епископ разными травами лечил крестьян), кусками хлеба и всякой всячиной. Сам епископ встретил нас на пороге кельи. Когда я передал ему приветствие от великого князя, он так обратился ко мне: "Если бы ангел слетел с неба, он не принес бы мне большей радости, чем ваш приезд!" Но затем он засыпал меня жалобами: все его притесняют, а особенно настоятель монастыря. Он не разрешает ему часто служить, а когда и разрешит, не оказывает должных почестей его сану: для сослужения не дает больше одного иеромонаха, при выходе из храма, по окончании службы, не провожает его трезвоном и т. п. Жаловался епископ также на скудную пищу, на невнимательность к его просьбам и пр. "Если бы не соседние помещики, доставляющие мне всё необходимое, – я умер бы с голоду", – закончил он свои жалобы на архимандрита.

Епископ Владимир по-своему притеснял его. В г. Слониме в великолепных казармах 118 пехотного Шуйского полка помещалось 7 госпиталей. Начальство этих госпиталей со священниками обратилось к епископу Гермогену с просьбой совершить Богослужение в их прекрасной церкви, но епископ Владимир не разрешил ему выехать из монастыря.

Утешив епископа, я посетил архимандрита, которому, не стесняясь, заявил, что о тягостном положении епископа Гермогена известно великому князю, и что применяемые в отношении епископа грубые меры несомненно осудит и сам Государь».

В 1915 году в связи с угрозой занятия Жировецкого монастыря немцами Гермогена перевели в Николо-Угрешский монастырь.

В показаниях С. П. Белецкого ЧСК в 1917 году приводится свидетельство об обеде, на котором присутствовали Распутин и архиепископ Тверской (по всей видимости, Серафим (Чичагов), хотя имени его Белецкий не называет, но говорит о том, что архиепископ Тверской «относился к Распутину лично отрицательно и даже говорил о его неправильной оценке в высоких сферах личности некоторых иерархов, в особенности епископа Гермогена, но с влиянием Распутина считался») и где речь зашла об опальном Гермогене.

«Распутин при разговоре о Гермогене переменился в лице, а после слов архиепископа Тверского о том, что хулу на епископа Бог не простит ни в этой, ни в загробной жизни, ответил только: "нас с ним рассудит один Бог", хотя видно было, что эти слова владыки произвели на него впечатление».

В 1917-м как пострадавшего от Распутина Гермогена назначили на Тобольскую кафедру, а год спустя он принял мученическую кончину от большевиков. Но перед этим успел сказать еще несколько слов о той давней истории и своем отношении к Распутину.

«В азарте этой борьбы я много не замечал, – рассказывал Гермоген мужу Матрены Распутиной Борису Соловьеву. – Я не видел, например, что моя борьба усиливает вредные элементы среди оппозиции Государственной Думы. Я не видел, что, словно сатана, искушавший Христа, вокруг меня вертится, неустанно внушая мне ненависть, упорство и злобу, это подлинно презренное существо, Илиодор! Результаты ты помнишь? Громкий скандал: побежден и отправлен в ссылку в Жировецкий монастырь, где, когда волнения души улеглись и я обрел возможность спокойно размышлять, я с ужасом увидел итог моего выступления. Борясь за Трон, я своей борьбой только скомпрометировал его лишний раз! Сколько мук и терзаний пережил я потом!»

Можно сомневаться, произносил ли такие или похожие слова Гермоген, но невозможно не поверить в то, что вся эта история вызывала в нем не злорадство, не ярость, не мстительность, а душевную муку, и именно этим отличается он от своего союзника Илиодора, обливавшего помоями и Распутина, и Царскую Чету.