Григорий Котовский. Загадка жизни и смерти

Брусилов довольно долго верил, что большевизм в России долго не продержится, а потому он, помогая большевикам создавать новую армию, фактически создает русскую национальную армию, пусть даже под маркой Красной Армией. Пока что эта армия защищает внешние границы России, а потом окажется в распоряжении национальных сил и поможет им либо свергнуть большевизм, либо переродить большевиков в национал-коммунистов. Под конец жизни Алексей Алексеевич понял, что ошибся, что большевики в России всерьез и надолго. Но, доказывал Брусилов, он здесь ошибался не один, так думало едва ли не большинство прежней элиты, поэтому и ставить подобную недальновидность нельзя никому поставить в вину. В этом отношении Котовский оказался гораздо проницательнее генерала, еще осенью 1917 года осознав, что большевизм в России – надолго.

Н. В. Брусилова-Желиховская вспоминала: «Слышали мы также, что эмиграция обвиняет моего мужа за то, что он служил у большевиков, и даже некоторые из них говорили «продался им». Ну, милочки мои, насчет этого помолчите, ибо вся Россия знала при Императоре и знает теперь при большевиках, что купить его нельзя и подобная клевета не пристанет к нему. Он, как-то, по воспоминаниям Н. И. Муралова (тогдашнего командующего Московским военным округом. – Б. С.), сказал: «Большевики, очевидно, больше меня уважают, потому что никто из них никогда и не заикнулся о том, чтобы мне что-нибудь посулить».

Эта самая эмиграция лучше бы вспомнила, как в Галиции мой муж принужден был бороться с грабежами воровством, вошедшими в обычай у многих представителей старого быта и иногда даже у представителей лучших русских фамилий. – «Помилуйте, вы не правы, это добыча войны», – сказал ему один из таковых. Он желал вывезти в Россию целый вагон вещей, награбленных в польских имениях. Мой муж его не стал слушать, а приказал сжечь весь этот вагон (также поступает генерал Хлудов в булгаковском «Беге» приказывает сжечь вагон Корзухина с «экспортным пушным товаром». – Б. С.). Этого ему не простят. На что сами способны, в том легко заподозрить других. Но Бог с ними, не следует мне останавливаться на этих гадостях, уж хотя бы потому, что Алексей Алексеевич во мне не любит». (ГАРФ, ф. 5972, оп. 1, д. 21б, л. 38).

В Праге в декабре 1931 года Надежда Владимировна записала в дневнике: «Алексей Алексеевич говорил нам тогда:

«– Другой России у меня нет, значит и выбора нет, возможно, что меня убьют, но не это меня пугает».

И он тянул свою лямку, пока еще был в состоянии помогать Государству, как таковому и в отдельности русским людям, и своим боевым товарищам, духовенству – измучился и умер.

Из всех некрологов и сочувственных писем ко мне, ярче всего это чувство к России у Алексея Алексеевича было подчеркнуто Керенским:

«– ОН ВСЕГДА БЫЛ ТОЛЬКО СО СВОЕЙ РОССИЕЙ».

Спасибо А. Ф. Керенскому, как бы его ни критиковали, каких бы промахов у него в действительности не было, я лично за его коротенькую заметку по поводу смерти Алексея Алексеевича – всегда буду ему глубоко благодарна» (ГАРФ, ф.5972, оп. 1, д. 19б, л. 36).

Действительно, Брусилов всю жизнь оставался только со своей Россией, с теми, кто окружал его в период наивысшей славы, – боевыми офицерами и генералами. Коммунисты, с которыми ему приходилось работать, оставались для него людьми чужими. Алексей Алексеевич наивно думал, что, служа большевикам, можно одновременно строить национальную Россию.