Григорий Котовский. Загадка жизни и смерти

Когда я вспоминаю сейчас Ишина, то вижу перед собой дородную фигуру человека лет сорока пяти, с жирным румяным лицом, с курчавыми волосами, в темном костюме, начищенных сапогах гармошкой, с маузером в деревянной кобуре на боку. На крестьянских митингах и собраниях Ишин выступал как главный оратор, разъясняющий программу антоновцев. Говорил он сочным крестьянским языком, с пословицами и прибаутками.

Встреча с Ишиным была новым большим испытанием и серьезной проверкой моих способностей чекиста-разведчика. Ишин был не рядовым эсером-антоновцем, для которого должен быть непререкаем авторитет «члена ЦК», а матерым эсером, крупным идейным врагом.

Ишин при первой же встрече признал меня «членом ЦК», имеющим право на руководство «партизанским движением», был со мной вежлив и внимателен. Однако он не один раз пытался поставить меня в такое неожиданное положение, при котором человек может смутиться, если он является не тем, за кого себя выдает. Опытный конспиратор, Ишин, с одной стороны, доверял мне как «члену ЦК» и руководителю воронежских эсеров, а с другой – не упускал случая еще и еще раз проверить «представителя центра». Нет необходимости доказывать, насколько тягостны и опасны были для меня проверки Ишина и как мне всегда приходилось находиться в «мобилизационной готовности».

Во время поездок с Ишиным мне приходилось ночевать вместе с ним в избе или на сеновале. Однажды, когда мы утром проснулись, он как-то загадочно, с ухмылкой произнес:

– А вы, оказывается, во сне гутарите…

Я знал, что иногда разговариваю во сне. Неужели проговорился?.. Мгновенно взяв себя в руки, я засмеялся и как бы между прочим спросил:

– Мешал спать?

– Да не так, чтоб уж…

– Ну тогда все в порядке.

Так все обошлось благополучно.

С этого дня, когда мне приходилось ночевать с кем-либо из бандитских командиров, я старался попросту не смыкать глаз. Спал же я (точнее, впадал в состояние оцепенения, с открытыми глазами) урывками, днем при переездах, сидя в седле и опираясь на стремена. Это было страшно тяжело и привело к сильному расстройству нервной системы. За все время мне ничего так не хотелось, как всласть выспаться.

В другой раз Ишин во время ужина начал неторопливо, не упуская подробностей, рассказывать, каким истязаниям подвергают антоновцы взятых в плен красных командиров, политработников и красноармейцев. Не отрывая взгляда от моего лица, он повествовал о том, как на днях присутствовал при казни: бандиты перепилили красноармейцу шею пилой. «Кричал он, ох, кричал, мать честная, – говорил Ишин. – И то сказать: пила была тупая да ржавая, ею нешто сразу перепилишь… Да и шея не дерево, пилится неудобно…»

Как ни трудно было сдерживаться, у меня не дрогнул ни один мускул. Я ничем не выдал своих чувств».

И опять здесь Евдоким Федорович лукавит. Он ведь был не каким-нибудь идейным большевиком, а эсером-перевертышем, примкнувшим к большевикам как к наиболее сильной партии. Если бы победили антоновцы, он бы, наверное, утаив связи с ЦК, постарался бы примкнуть к ним. Поэтому Муравьев должен был совершенно равнодушно выслушать рассказ Ишина о казни красного командира. Больше того, если бы Ишин для проверки приказал бы Муравьеву казнить кого-либо из красных, Евдоким Федорович, думаю, легко бы это дело осуществил. Может быть, только выговорил бы себе право, как члену ЦК, застрелить жертву из маузера, а не пилить ее пилой. И вполне вероятно, что такую проверку Муравьеву Ишин действительно устроил, чем, возможно, и объясняется повышенное доверие к Евдокиму Федоровичу со стороны антоновцев. Только в мемуарах он об этом, разумеется, написать не мог. Что же касается способов, которыми антоновцы расправлялись с пленными, то это определялось не их каким-то особенным садизмом, а острым недост ат ком у них патронов. Поэтому пленных не расстреливали, а предпочитали приканчивать их с помощью подручных крестьянских инструментов – пилы, топора и вил. А то, что пила, которой пилили красного, о котором рассказывал Ишин, оказалась ржавой и тупой, доказывает только, что антоновцы оставались вполне русскими людьми и не слишком заботились о том, чтобы содержать в порядке хозяйственный инвентарь. Надо еще отметить, что антоновцы, как правило, захваченных в плен рядовых красноармейцев не убивали. Уничтожению подлежали только «идейные враги»: командиры и комиссары Красной Армии, члены компартии, курсанты, бойцы продотрядов. Рядовых же красноармейцев тамбовские повстанцы стремились либо привлечь под знамена Антонова, либо, разагитировав, отпустить к своим в надежде, что таким образом удастся разложить советские войска.

Вернемся к рассказу Муравьева. Он продолжал: «Когда Ишин был уже вывезен мною в Москву и арестован ВЧК, на следствии он говорил, что у него иногда закрадывались сомнения относительно меня, что он предпринимал меры для проверки «члена ЦК», но никаких поводов для подозрения моей связи с ЧК он не обнаружил.