Грядущее вчера

— Верификация пройдена успешно, — не дала сказать система, — перенос выполнен. Потери исключены.

Лицо Парзифаля показалось бы искушённо дьявольским сейчас.

— Ауфэр, — занял место ровно напротив меня мужчина, — ebene: entwickler. Formatierung.

Мой голос, но не я:

— Форматирование. Ошибка. Уровень неизвестен.

— Логическое, но без вреда носителю, — был беспечен Ньянг.

Он даже отвернулся от меня, однако отдавать приказы продолжил:

— Создай блок на уничтожение функционального ядра и мозга, максимальный уровень запрета — для носителя в частности.

— Что за хе… — не понимала ничего я.

Меня перебила другая я:

— Запрет установлен, — отчиталась, — ядро оптимизировано. Запуск логического форматирования.

Парзи кивнул.

— Отслеживай состояние носителя, — взгляд мне в глаза.

— Бета-ритм, двадцать девять герц, норма, — под моё явное ощущение шевеления в черепной коробке, — тридцать два герца — порог нормы. Двадцать девя…

Мужчина, казалось, посерел лицом.

— Ауфэр? — его голос был взволнован, — система сканирование! Рэффи, чувства, ощущения, сейчас!

— Нормально, — скрипнула зубами я, — хочу на сушу. Скажи, я похожа на лягушонка? Какого хрена я тогда в пробирке?!

Его губы растянулись в ухмылке.

— О, ты самый зубастый лягушонок, которого мне довелось препарировать, Рэффи.

— Сканирование завершено. Показатели в норме. Энцефалограмма отклонений не выявила, — система.

Мужчина почти расплылся.

— Как же я рад, — по виду, описал лишь сотую долю своего состояния он, — слить раствор!

***

— Ты перестала пить? — меня разбудил голос Парзифаля.

Пришлось открыть глаза, чтобы хоть немного обозначить себя в пространстве для своего же мозга. Ладонь обратилась к лежащему вверх чехлом телефону на столе рядом с головой. Спать на плоском дереве в мои планы не входило. Ну если только немного.

— Решила передохнуть, — хрипло пробурчала в ответ мужчине, уверенно подошедшему к окну.

— Твои сотрудники тебя любят, — заметил он с лёгкой насмешкой в голосе и глазах, — закрыли жалюзи, чтобы тебя не разбудил утренний свет.

Я решила размять лицо, потерев него в приступе ярого мазохизма. Парзи предпочёл молча пронаблюдать за моими манипуляциями.

— А где все? — оглядела пустой кабинет.

Нас окружали открытые столики по периметру идеально белоснежных стен лаборатории.

— Сегодня воскресенье, Рэффи, — мужчина скрестил руки на груди, — тебе стоит отказаться от переработок. Настрой себе режим дня, наконец.

Я скривилась и поднялась с кресла, попутно разминая уставшее от неправильного сна тело.

— Он составлен, — суставы нещадно хрустели, — висит на холодильнике.

Парзифаля мой ответ не устроил:

— Твое упоение каждой начинаемой деятельностью вызывает восхищение, — похвалил, — помимо жалости, — он поднялся, — собирайся. Твой отец настаивает на внеочередном нервировании меня посредством слёзного вымаливания открыть проект под его руководством.

Я хмыкнула и нашла взглядом сумку.

— Что на этот раз? — вспомнила о том, что нужно снять халат.

— Очевидно, что-то строго необходимое для бизнеса, вроде резиновых перчаток с сенсорным устройством или, — усмешка, — ещё вероятнее — памятники с влагостойким экраном.

Я взяла рюкзак и хмыкнула.

— Не все его идеи смешны, — потянулась к двери, но была опережена мужчиной.

Всё ещё не успела привыкнуть. Свет и в самом деле ослепил — сегодня солнце было на удивление ярким. Или это моё восприятие, практически вышедшее из сумрака?

— Только те, которые он пытается навязать мне, — хмык от мужчины, — какова вероятность, что он вложит свои деньги в подобные стартапы?

Я почти расплылась от ехидства.

— Нулевая, — мой путь пролегал на первый этаж, — заедем позавтракать?

Он лишь кивнул, удовлетворенно подмечая, что я направилась прямиком к пассажирскому сидению, не желая драться с ним за водительское сегодня. Я не хотела напряжения. Солнцезащитные очки из бардачка стали тому подтверждением, когда я прикрыла ими опухшие глаза.

С момента нашей свадьбы прошло не больше полугода. Мы всё ещё тяжело притирались друг к другу, едва ли способные не выводить из себя оппонента какими-либо мелочами. Но в этом и была своего рода игривая ценность — я привыкала замечать в нём огромные положительные детали, которые, к слову, бесили ровно в той же степени, в какой восторгали.

Так, например, я узнала о его совершенно нудном и крайне раздражающем занятии — играть на колёсной лире, коих у него было миллиард, каждую из которых он «презирал» и тщательно расставлял по специальным стеллажам в примыкающей к гостиной комнате. Он называл это блажью, а я восхищенно терпела его хобби, вгрызающееся в мозг навязчивыми мелодиями.