Гретхен

Кристине Нёстлингер Гретхен

Originally published under the titles «Gretchen Sackmeier», «Gretchen hat Hänschen-Kummer», «Gretchen, mein Mädchen» (to be published in one volume «Gretchen3») by Christine Nöstlinger

© Verlag Friedrich Oetinger, Hamburg 1981

© Коренева М. Ю., перевод, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательский дом «КомпасГид», 2019

Книга первая Гретхен Закмайер

Глава первая,

в которой пока решительно ничего не происходит, но зато дается подробное описание пяти ходячих Тумбочек

Маргарета Мария Закмайер, или попросту Гретхен, – четырнадцатилетняя школьница с крапчато-серыми глазами цвета дунайской гальки, с вьющимися темно-рыжими волосами, напоминающими шерсть кокер-спаниеля, и крошечным носом-пуговкой. Рост у нее – метр шестьдесят, вес – шестьдесят четыре килограмма и триста граммов. Сказать определенно, что она толстушка, пожалуй, нельзя. Ведь полнота, как и многое другое в жизни, понятие относительное. В спортивном зале рядом с худой как палка Эвелиной и тощей как соломина Сабиной в гимнастических костюмах тридцать шестого размера[1] Гретхен сама себе казалась настоящей бочкой, прямо кадушкой с гусиным жиром. Зато дома, рядом с папой, мамой, Гансиком и Магдой она чувствовала себя, можно сказать, стройной и подтянутой. Потому что, по сравнению с папиным внушительным животом, мамиными пухлыми боками, отвислостями Гансика и хомячьими щеками Магды, у Гретхен все лишнее было равномерно распределено по телу. А цветльская бабушка, которую так называли потому, что она жила в Цветле[2], и которая гармонично сочетала в себе папин живот, мамины бока, отвислости Гансика и хомячьи щеки Магды, – так вот, цветльская бабушка и вовсе считала Гретхен заморышем, каких свет не видывал с послевоенных времен, и потому изо всех сил старалась ее как следует подкормить.

Никому не нравится быть толстым. И Гретхен в этом смысле не исключение. Вот почему она с таким удовольствием ездила в Цветль к бабушке, любила посидеть дома и не очень – ходить в школу, а уроки физкультуры и вовсе ненавидела. В те дни, когда по расписанию у них была физкультура, Гретхен уже с утра начинала страдать и с трудом заставляла себя вылезти из постели. Легче написать десять контрольных по английскому, чем пережить один урок физкультуры! Когда год назад их учительница физкультуры ушла с работы, потому что у нее родился ребенок, для Гретхен настали счастливые времена. Новая учительница оказалась довольно наивной и простодушной. Она на удивление легко принимала всякие отговорки. Правда, Гретхен тут действовала с умом. Она быстро сообразила, что будет не очень хорошо, если она один раз отпросится из-за насморка, другой раз – из-за живота, третий – из-за горла, а потом – из-за «критических дней». Столько хворей в такой розовощекой и крепкой на вид девочке даже у самой наивной и простодушной учительницы вызовут подозрения. Гретхен рассудила, что уж лучше сделать ставку на какую-нибудь одну хроническую проблему и подавать ее под разными соусами. Тема «девичьих недомоганий» для этих целей подходила как нельзя лучше: всевозможных вариаций хватало почти на месяц. Конечно, такой мухлеж может пройти только в том случае, если мама готова покрывать все твои хитрости. У Гретхен мама была из таких. Глазом не моргнув, она дважды в неделю писала объяснительные записки и не испытывала ни малейших угрызений совести, когда учительница физкультуры вызывала ее в школу и принималась обсуждать состояние здоровья Гретхен.

Дома, рассказывая папе об очередном походе в школу, мама объясняла свое поведение так:

– Мы-то знаем, каково это! Полные люди всегда страдают от комплекса неполноценности! Хотя сами ни в чем не виноваты! Хороша бы я была мамаша, если бы не защитила родную дочь! – и со вздохом одергивала длинный свитер.

У нее была такая привычка. Раз сто на дню она одергивала свитер, вытягивая его с боков. Так что со временем все мамины свитера спереди и сзади оказывались короче, чем по бокам.

– Прячем, прячем жирок! – подтрунивал папа, глядя на ее манипуляции.

Сам-то он свой жирок никогда не прятал. Да и как его спрячешь? Такое пузо ни одна рубашка не скроет. Наоборот, все рубашки у папы на животе слегка расходились, и сквозь щелки-дырочки между пуговицами любой желающий мог разглядеть его сокровище, которым он даже гордился. У папы, правда, тоже была привычка: он постоянно теребил усы. Усы у него были пышные, черные и блестящие. И чем бы папа ни занимался – смотрел телевизор, читал, разгадывал кроссворд, говорил или слушал, – его пальцы ловко скручивали волоски в тугие спиральки или превращали их в тонкие загогулины.