Грешница

Была ли тому причиной эта неприличная выходка мсье де Турва или же известное сожаление о том легком рассеянии, которому она дала себя увлечь, но с этого времени мадам де Сегиран понемногу перестала показываться в городском обществе. Она еще больше предалась своим благочестивым чтениям и своим одиноким прогулкам в кармейранском саду. Она как будто предпочитала не запираться в комнатах замка, где ее словно стесняла какая-то духота, от чего у нее иногда внезапно к лицу приливала кровь, озарявшая ее красоту мимолетным румянцем, который был ей, видимо, неприятен и который она выходила освежить и погасить на вольном воздухе сада.

Там ей особенно нравился один боскет, незадолго до того устроенный мсье де Сегираном в самой отдаленной его части и расположенный симметрично с тем, в котором струился источник. Здесь на подножии водрузили статую, изображавшую античного пастуха, играющего на флейте. Эта изящная мраморная фигура представляла, посреди листвы превосходное украшение. У ее ног и любила уединяться мадам де Сегиран. В тишине этих мест она слушала, как бежит ключ в соседнем боскете, и ей казалось, будто флейта языческого пастуха сопровождает ропот ближних вод мелодическими звуками. Тогда мадам де Сегиран прерывала чтение и, опустив книгу на колени, внимала воображаемому концерту. А иногда она закрывала лицо руками и подымала его не раньше, чем заливший его румянец в достаточной мере рассеивался; но тогда ей казалось, будто мраморный пастух с высоты своего подножия глядит на нее насмешливо, словно угадав причину внезапного огня, оживлявшего устремленные на него украдкой прекрасные глаза. И мадам де Сегиран, смущенная и встревоженная, с содроганием ощущала в самой темной своей глубине что-то тайное и сладостное, что пробуждалось в ней помимо ее воли и что она страшилась себе объяснить.

* * *

Между тем мадам де Сегиран достаточно хорошо умела рассуждать, чтобы не понять того, что в ней про. исходило. Другая на ее месте, быть может, просто приписала бы слишком обильному и слишком возбуждающему питанию эти приливы крови, налетавшие на нее своими обжигающими порывами; но мадам де Сегиран была не из тех робких умов, которые боятся самопостижения и предпочитают не знать себя до тех пор, пока какое-нибудь нежданное событие не укажет им на то, чего они уже не в состоянии скрыть.

Ее набожность была искренней, и ее обращение также. От ее прежних заблуждений в ней не осталось ничего. Она приняла без оговорок верования и обряды, коими наша религия отличается от так называемой реформатской, но все же от былого гугенотства у нее сохранилось известное доверие к собственным взглядам на самое себя. Мадам де Сегиран не страшилась заходить довольно глубоко в том саморассмотрении, при помощи которого мы открываем самих себя и узнаем о себе истину, и для этого она почти не нуждалась в чьей бы то ни было помощи. Другими словами, для самопостижения мадам де Сегиран мало обращалась к тому содействию, которое нам оказывают наставники и руководители нашей совести. Мы помним, что в свое время их усилия убедить ее не привели ни к чему и что своим обращением она была обязана собственным раздумьям. Мсье дю Жардье и прочим оно бы не удалось, если бы она не взяла на себя прийти с ним к соглашению. А потому мадам де Сегиран, неукоснительно исполняя свои религиозные обязанности, скорее сторонилась какого-либо руководства. По прибытии в Кармейран она избрала себе в духовники среди эксского духовенства доброго священника по имени мсье Лебрен, известного чистотою веры и душевной простотой. Мсье Лебрен был, так сказать, машиной для таинств. Он совершал их с милой наивностью и применял их формулы к тем, кто его просил об этом, не видя притом дальше собственного носа. На исповеди мсье Лебрен меньше всего расспрашивал и не выказывал стремления побуждать кающихся к утонченному исследованию совести. Он довольствовался общим видом грехов, в которых ему решали сознаться, и не требовал внимательного их изучения.

Никогда он не задавался целью проникнуть в душу глубже того, чем она ему открывалась. И мадам де Сегиран была весьма довольна пастырством мсье Лебрена, которому она доверяла лишь самые внешние свои области, причем он ни разу не пытался обратиться к более глубоким, над каковыми она сохраняла, таким образом, единоличную власть и руководство.

Поэтому неудивительно, что в том положении, в котором она очутилась, мадам де Сегиран прибегла не к добрейшему мсье Лебрену. Он ничего бы тут не понял, и мадам де Сегиран не нуждалась в его услугах, чтобы разобраться в том, что в ней творилось странного и необычного.

К тому же, она настолько привыкла исследовать самое себя, что не могла бы долго заблуждаться относительно обуревавших ее треволнений, хотя бы даже не было никаких признаков, которые бы уясняли ей их причину и истолковывали их ей.