Грешница

— Здравствуйте, мой друг, — проговорила она ласково и нежно.

Он бросился к ней как школьник.

— Наконец-то я вижу вас, — прошептал он, — наконец-то я снова вижусь с вами!

— Неужели же вы могли предполагать, безумный, что не увидите меня больше никогда?

— Человеку, который любит так, как я, малейшее облачко на горизонте уже представляется чем-то вроде урагана.

— Если так, — ответила она, улыбаясь, — то я могу вам сказать, что ураган прошел и даже выглянуло солнце.

И при этом она снова улыбнулась и добавила:

— Ну, а что вы скажете мне, если я сознаюсь вам в одной правде?

— Говорите!

— Ну, так я не "выходила из этого отеля и никуда не выезжала из Парижа.

Фернан удивился.

— Сегодня утром, — продолжала она, — я сидела у себя во втором этаже и из-за занавески наблюдала за вами, когда вы поехала верхом.

— И вы были так жестоки, что даже не воротили меня?..

— Да, была так жестока.

— Но за что же… в чем я провинился перед вами?

— Это был просто женский каприз, — ответила она, — но, впрочем, теперь вы уже прощены, а потому и не жалуйтесь.

— Разве вы ждете гостей сегодня? — спросил он.

— Я даю обед.

— Кому?

— Тс-с, — ответила она, — вы это сейчас увидите, мой друг, а теперь я вам могу сказать только то, что ожидаю сегодня такого гостя, для которого я бы хотела иметь хрустальный дворец, самые изысканные вина и самые лучшие кушанья.

— Гм, — заметил Фернан, — вы заинтриговали меня. В эту самую минуту лакей отворил двери в столовую и доложил:

— Кушанье подано!

— Вашу руку, мой друг, — сказала она, беря его за руку.

К своему удивлению, Фернан увидел, что в столовой накрыт стол на два куверта.

— Но, — проговорил он, — где же ваш гость?.. Она взглянула на него и улыбнулась.

— Мы будем обедать только вдвоем, — проговорила она.

Тюркуаза представлялась теперь Фернану прекраснее мифологической Гебы… она наливала ему вино, и он пил, глядя на нее… Мы можем, со своей стороны, сказать только то, что Фернан мало-помалу пьянел, а Тюркуаза сохраняла все свое хладнокровие и только для виду подносила стакан к губам.

Через два часа после этого они кончили обедать и вошли в будуар.

Здесь Тюркуаза вдруг сделалась серьезною и почти печальною.

— Что с вами? — спросил ее Фернан, пораженный этой тоской.

— Со мной? — сказала она. — Решительно ничего, мой милый друг.

— Но вы сделались так грустны.

— Может быть, от полноты счастья, — ответила она и глубоко вздохнула.

— Я уверен, однако, — заметил Фернан, — что вы что-то скрываете от меня.

Тюркуаза молчала.

— Женни! — вскрикнул молодой безумец, опускаясь перед ней на колени. — Вы плачете!

Она отвернулась от него. На ее ресницах блестели слезинки.

— Вы ошибаетесь, — прошептала она, — со мной ничего.

— Вы грустны, вздыхаете, плачете, что все это значит… или я не ваш друг?

Тюркуаза не отвечала и залилась слезами.

— Вы ничего не можете сделать, — наконец сказала она.

— Я?.. Я не могу ничего сделать?

— Нет.

— Но что же значат эти слезы?

— Нет, нет, — шептала она, — это положительно невозможно.

Фернан стоял перед ней на коленях и страстно целовал ее руки.

— Женни, — шептал он, — ответьте мне только на один вопрос…

Она молча кивнула головой.

— Вы страдаете?

— Может быть!..

— В таком случае скажите мне, что я должен сделать… и я, не расспрашивая вас ни о чем, сделаю все, что только нужно…

— Вы клянетесь мне в этом?

— Клянусь.

Она радостно вскрикнула и прошептала:

— О, какой ты благородный и добрый, Фернан, я буду любить тебя всю свею жизнь…

Но при этом она опять стала как бы колебаться.

— Ну что же мне делать, говорите скорей? — настаивал Фернан.

— Вот что… мне нужно спасти одного моего родственника, — наконец выговорила она, как бы преодолевая себя…

— Глупенькая! — заметил, засмеявшись, Фернан. — Вам, верно, надо денег?

Она закрыла свое лицо руками и ничего не отвечала. Фернан протянул ей руку.

— Глупенькая! — повторил он. — И ты плачешь из-за таких пустяков? Из-за денег? Говори скорее, сколько тебе надо денег, чтобы спасти твоего родственника?

— Огромную сумму…

— Но какую же?

— Пятьдесят тысяч франков, — простонала она жалобно.

Фернан так и расхохотался.

— Это такие пустяки! — сказал он. — Я дам тебе сейчас записку к своему банкиру…

— Нет, — прошептала она, — мне этого не нужно.

— Тебе не надо пятидесяти тысяч франков?

— Надо…

— Ну, так дай мне перо…

— Вы дали мне клятву не расспрашивать меня?..

— Я еще раз повторяю свою клятву.

— Ну, так слушайте же меня — — мне не надо записки на пятьдесят тысяч франков.

— А что же надо?

— Просто акцептировать на эту сумму векселей…

— Но…

— Я не могу вам больше ничего сказать… не спрашивайте меня, зачем это…

— Ну, где же твои векселя?

— Я сейчас принесу их… подождите меня здесь несколько минут, — сказала она и проворно выбежала из комнаты.

Она улыбнулась ему при этом так, что он потерял и последние остатки своего благоразумия.

Гостиная уже не была освещена так, как перед обедом, и только топившийся камин слабо освещал окружавшие предметы. Около камина сидел человек, закутанный в широкий плащ, в котором при полусвете, царствовавшем вокруг него, с трудом можно бы было узнать сэра Вильямса.