Грешки

— О да, — рассмеялась Пенни, с обожанием глядя на мужа. Эта некрасивая, но пышущая здоровьем молодая женщина до сих пор не могла поверить, что ей удалось заарканить Картера Дженнингса, который казался ей красивым и возвышенным. Алекс считал его напыщенным сопляком и занудой. — Все в доме я делаю своими руками — от прочистки раковины до оплаты счетов. Мне неприятно обременять Картера подобными мелочами.

— Очень мило с твоей стороны, — заметила Тори и улыбнулась Алексу:

— Но ты, дорогой, даже не мечтай об этом.

— Картер пишет книгу, — восторженно сообщила Пенни. — Дорогой, расскажи им о ней.

— Эта книга, — самодовольно напыжившись, начал Картер, — не для широкого круга читателей в отличие от твоих бродвейских тру-ля-ля, Алекс. — Он улыбнулся, давая понять, что это шутка. — Я написал биографию одного малоизвестного американского поэта девятнадцатого века Артура Торнтона.

Алекс расхохотался:

— Цикл стихов «Боярышник»! — Он с удовольствием заметил кислую мину Картера.

— Да… это наиболее известный его сборник, — нехотя согласился Картер.

— Кто бы подумал — Артур Торнтон, старая задница из Плезентвиля! Однажды в Йеле мы устроили вечер под девизом «Самые худшие американские поэты читают свои худшие стихи». Я играл роль Торнтона.

Как там у него: «Принеси мне свежего навоза, я удобрю им свои поля. На них появятся нежные всходы…»

Так, что ли, Картер?

— Алекс, — оборвала мужа Тори, — не подашь ли сыр и яблоки?

— Сию минуту. Я потрясен известием, что Картер эксгумировал труп старика Торнтона.

— Он все-таки заметная фигура. — Картер едва сдерживал раздражение. — Однако никто еще не писал его биографию.

— Почему бы это? — Алекс рассмеялся, хотя прекрасно видел, какие испепеляющие взгляды бросали на него Тори и Пенни, и знал, что поплатится за свое поведение. Остановиться он не мог: это доставляло ему огромное удовольствие. В последние годы ему приходилось слишком часто терпеть общество Картера и Пенни, он был сыт ими по горло. — Картер, на сей раз ты увяз по уши.

— Алекс хочет сказать, что тебе предстоит огромная работа, — поспешно пояснила Тори.

— Как бы не так! — Алекса охватило раздражение. — Я хотел сказать именно то, что сказал. Артур Торнтон — посмешище.

— Едва ли я соглашусь с тобой, — обиделся писатель.

— Картер, уже поздно. — Пенни улыбнулась подруге. — Мы должны отпустить няню.

— Не понимаю, какая муха тебя укусила, Алекс, — возмущенно выговаривала ему Тори, убирая со стола. — Ты вел себя грубо с беднягой Картером. Они вовсе не спешили отпустить няню. Сейчас всего половина десятого.

— Сейчас позднее, чем он думал, — многозначительно заметил Алекс, наливая себе бренди. — Выпьешь?

— Ты знаешь, что у Пенни не все гладко. Мы должны поддержать инициативу Картера…

— Не желаю поддерживать инициативу Картера.

— Ты понимаешь, о чем я. Согласна, у него мания величия, но Пенни без ума от мужа, а она моя лучшая подруга. Спрашивается: ради чего я их приглашаю? Хочу на нашем примере показать, что такое счастливая семья.

— Вот как? И что же это такое? — тихо пробормотал Алекс, но Тори услышала его.

— Что, черт возьми, ты хочешь этим сказать? — Тори с грохотом поставила на стол тарелки.

— Скажи, Тори, ты счастлива?

— Конечно, странный вопрос. — Она помолчала. — А ты разве нет?

Алекс смотрел в окно на Центральный парк.

— Не знаю. Я стараюсь не думать об этом. — Он отхлебнул бренди и повернулся к жене. — Я, драматург, за семь лет не написал ни одного разумного диалога!

— Не скромничай, дорогой. В агентстве ты лучший текстовик.

— Допустим. Но ты же понимаешь, о чем я!

Тори потеряла терпение:

— Что я слышу? Ты и твои пьесы! Нельзя же, как футбольный кумир из школьной команды, всю жизнь вспоминать тот великолепный матч и свой звездный час!

Посмотри правде в глаза, дорогой. Ты теперь живешь в реальном мире.

— Что ты называешь реальным миром? Рекламу?

«Теперь я нашел кое-что получше, чем „Фэйри“ — это „новый Фэйри“?

— Да! За работу тебе платят неплохие деньги. Я тоже работаю в этом мире, и мне не нравится, что ты всегда презрительно отзываешься об этой работе. Я люблю тебя, Алекс, но ведь в драматургии ты не был Шекспиром, верно? На твоем счету всего восемь пьес, причем ни одна из них не поставлена на Бродвее, а все они вместе продержались на сцене всего четыре недели.

— Четыре месяца!

— В Йеле ты считался самым замечательным и умным драматургом. Но за его пределами? Что-то не видно ни лавровых венков, ни фейерверков.

— Значит, по-твоему, я живу прошлой славой?

— Да! Я только и слышу о том, как ты был счастлив до встречи со мной. Твои пьесы… Лидия… Джуно… И эта ваша идиллия в Париже. Я читала пьесу, над которой ты работал пару лет назад. Она о твоей жизни с этими двумя… мерзавками!

— Ты ее прочла?

— Конечно! Она ведь не была под замком! И я почувствовала, что обречена вечно конкурировать с этими двумя прекрасными призраками из твоего прошлого.

Впрочем, и настоящего тоже, потому что они и теперь не оставляют тебя в покое. Джуно пишет тебе душераздирающие письма о крушении своего брака… Лидия звонит пьяная посреди ночи и рассказывает о своих бедах…