Гремящий порог

Выросла Настасьюшка у чужих людей, всего повидала: ела не хлеб, а корочки, пила не молоко, а водичку, на соломке спала, дерюжкой укрывалась. Другая бы захирела да зачирвела, а Настасьюшка была доброй породы — сибирской и удалась высокая, статная да красивая. А сила да удаль такая была, что одна в тайгу на охоту ходила. Била белку да зайца, лису да соболя. Тем и кормилась. Парни, понятно, все только за ней и ходили. Потому как не было в слободе ни девки такой, ни молодицы, чтобы с ней могла поравняться. Невзлюбили ее девки слободские, не стали с собой на хороводы брать. А хороводы играли они за околицей на поляне. Красивое место! Поляна широкая, справа ельничек, слева березничек, впереди пруд заводской что твое озеро, а позади, за полянкой, гора, на ней бор сосновый…

— Бабуся,—перебила Наташа,— вы так рассказываете, точно были на этой полянке!

— Была, не раз была. Деревня-то наша от заводской слободы пошла. Приезжай ко мне в гости, сведу тебя на полянку, покажу, где в старину девушки хороводы играли… Так вот, играют они хороводы, а Настасьюшку не берут. Она в березничек захоро-нится и слезы льет. Только надолго ли солнышко за тучей укроешь? Там в березничке и увидел ее молодой инженер. Из самого Питера приехал на заводе ревизию наводить. Увидел молодой инженер Настасьюшку и удивился ее красе. С тех пор только у него на уме, как бы повстречать красавицу.

А Настасьюшка себя строго соблюдала, не в пример многим прочим девкам слободским. Сколько ни улещивал ее молодой инженер, какие посулы ни делал, какие подарки ни подносил, не склонялась Настасьюшка на его уговоры.

«Ты,— говорит, — барин, а я простого сословия. А кулик голубю не пара».

А инженер молодой спокою лишился и объявляет ей:

«Никого для меня теперь нет: ни отца, ни матери, только ты одна, и хочу, чтобы была ты мне женой, а я тебе — мужем».

Засмеялась Настасьюшка, а потом и задумалась. Подумала и говорит ему:

«Спасибо за слова добрые. Только тебе надо жену городскую, смирную, а я девка вольная, таежная. Мне в городе не житье, тебе в тайге несподручно. Разные у нас тропки и в одну дорожку не сойдутся».

А он совсем в отчаяние пришел и говорит:

«Куда твоя тропка, туда и моя». И упросил, чтобы взяла его Настя с собой в тайгу.

Взяли они ружья и пошли. И попалась им на грех медведица с выводком. Захотел он удаль свою показать и застрелил медвежонка малого. Кинулась на него медведица, и тут бы ему и конец, гак и сложил бы в тайге головушку, кабы не Настя. Она не первый раз с медведем встречалась, не сробела. Жив остался молодой инженер, только самую малую сделал ему медведь отметину. Зато страху натерпелся на три года вперед.

Пришли из тайги, поблагодарил инженер Настасьюшку за науку и в тот же день уехал к себе в Питер. И больше никогда его на заводе не видели.

— А Настасьюшка? — с обидой спросила Наташа.

— А Настасьюшке повстречался в тайге добрый молодец. Бежал он с каторжных рудников на родину, и переступила ему дорогу Настасьюшка. Да так переступила, что оставил он свою тропку и пошел по Настиной. Отгуляли они свадебку и зажили дружно да весело.

«Дружно да весело… Как хорошо!» — подумала Наташа.

А Захаровна продолжала:

— Только и их беда подстерегла. Стал заглядываться на Настасьюшку слободской урядник. В те.поры в слободе урядники стояли, за ссыльными да вообще за всеми мастеровыми, доглядывали. Вовсе не стало Настасьюшке проходу от того урядника. Пожаловалась она своему Ванюшке. А тот в троицын день ударил в набат, поднялись мастеровые, стали урядников ловить, вязать и в пруд кидать. Большое потом вышло нашей слободе разорение. Прискакали из городу казаки, три избы сожгли, мастеровых перепороли, которых в острог увели, которые в тайгу подались. И Ваня Настасьюшкин в тайгу ушел. Ушел и больше не ворочался. А только прозвище за ним так и осталось Ванька Набат. Сыновья его потом так и писаться стали — «Набатовы».

— У нас на стройке главный инженер Кузьма Сергеевич Набатов,— сказала Наташа,— может быть,, он из тех Набатовых?

— Кто ж его знает,— отвечала Захаровна,— поди, не только в нашей слободе Набатовы. фамилия самая крестьянская, мирская. Ты, поди, и не знаешь, что за набат? Это когда пожар или другая какая мирская беда, в колокол ударяют, чтобы народ всполошить… Был на заводе один литейщик Набатов, Семеном, кажись, звали. Убили его в гражданскую. С тех пор и перевелся у нас набатовский род. Только бугор, тот, где Настасьюшкина изба стояла, по сю пору Набатовским взлобком зовут…

Уже совсем вечером, позже обычного, пришла Люба.

— Заждалась? Зато не с пустыми руками,— она села на табуретку у изголовья кровати и показала Наташе письмо.

— Распечатай,— попросила Наташа.

Люба осторожно вскрыла конверт и подала Наташе несколько вырванных из ученической тетради листков, исписанных крупным угловатым почерком.

— Из дотму?

— От мамы,— совсем по-детски улыбаясь, ответила Наташа.

Улыбка так и не сходила с ее лица все время, пока она читала письмо. Люба сидела необычно тихонькая, сложа руки на коленях, и терпеливо ждала.

— Хорошее письмо?

— Хорошее.