Читаем Гремящий порог полностью

Не шевелясь, Наташа обвела глазами палату. Анна Захаровна — ее соседка — не спала. Она лежала, уставившись в потолок, и ждала, когда проснется Наташа и можно будет поговорить с ней. Наташа любила слушать рассказы старухи, но сейчас ей не хотелось отрываться от своих размышлений и навеянных сном воспоминаний. Она снова закрыла глаза.

…Вот она стоит у окна вагона. Медленно уплывают длинный приземистый вокзал, отцветающие кусты сирени и между ними застывший в рывке гипсовый юноша с диском в откинутой назад руке. Мать в толпе провожающих утирает глаза и смотрит вслед поезду. Девчата с фабрики и с ними сестренка Олечка бегут по перрону, махая платочками.

Очень много провожающих. Но она в любой толпе отыскала бы Вадима. Отыскала бы…

В вагоне за ее спиной идет уже веселая возня. Занимают места, спорят, кому верхнюю полку, кому нижнюю. Ее окликают. Но она не отвечает и не оборачивается.

— Переживает,— тихо говорит подругам Люба. «Какие глупости! Ничего они не понимают. Ведь горько и обидно потому, что он струсил и не поехал. А не потому, что не пришел, проводить. Вовсе не потому».

Так она думает, а сама все. смотрит в окно. Скоро переезд. За пригорком Рабочая слободка. Там ее дом. То есть дом, в котором она жила. Кто знает, когда вернется она туда и вернется ли?..

Вот пригорок над переездом. Здесь часто стояли они с Вадимом по вечерам, отодвигая минуту расставания. Мимо проносились поезда. Красный, улетающий во тьму огодек звал за собой, и они в мыслях и надеждах уносились за ним в далекую, неизвестную большую жизнь…

Может быть, он стоит сейчас здесь?

Но вот промелькнула полосатая стрела шлагбаума, перекрыв убегающую вдаль темную ленту шоссе. Промелькнул пригорок с тремя знакомыми березами… Промелькнули и остались далеко-далеко позади…

«Ну и пусть,— говорит сама себе Наташа,— так даже лучше».

Девчата громко хохочут. Она вздрагивает, но оборачивается к ним с готовой улыбкой. А они разговаривают совсем о другом.

Сидящая с краю Люб;) Бродпева говорит Наташе:

— Если хочешь, укладывайся, я заняла тебе верхнюю полку.

Подостлав стеганку, Наташа ложится и думает о своем… Отчего же разошлись их пути-дороги с Вадимом?..

…Пути разошлись… но насколько она опередила его?..

С того вечера, как лежала она в раздумье на жесткой полке вагона, и до сегодняшнего утра прошло больше трех месяцев. Чего же она добилась? Продвинулась ли хоть на один шаг к намеченной цели?

Она приехала строить величайшую в мире Устьинскую ГЭС. Но ее не подпустили даже близко к самой стройке. Собирать в лесу сучья и палить их на кострах— все, что досталось на ее долю. И этого не сумела. Если говорить не о мечтах, а о действительности, то выходит, что оставила мать с малолетней сестренкой и помчалась за тридевять земель, с Кубани в Сибирь, чтобы лежать здесь пластом. Много пользы принесла стране и стройке! Много чести заработала комсомолу и себе…

И хотя пыталась робко возражать, напоминая, что костры палила не на лужайке за околицей, а на дне будущего моря, все равно не могла оправдать своей никчемности.

— Что ты, ягодка моя? — встревожилась старуха.— Уж пора бы повеселеть. Доктор сказал, скоро ходить будешь, дело ка поправку пошло. А ты опять моросная. Или болит шибко?

— Нет, бабуся,— успокаивала старуху Наташа, - я себя хорошо чувствую.

— Наскучило, стало быть,— заключила старуха,— и то, немного здесь веселья. А ты ляг половчей, на бочок, я тебе побывалыцинку расскажу.

Наташа ложилась на бочок, закрывала глаза (Захаровна на это не обижалась) и слушала неторопливые старухины повести. Знала их Захаровна много и рассказывать умела. Особенно интересно было слушать про давнюю старину, про то, как каторжные и ссыльные (Захаровна называла их «варнаки») строили в тайге государев Николаевский завод, а построив, ломали руду, жгли уголь, варили чугун, делали железо на том заводе.

К этим историям у Наташи был особый интерес. Мать ее была родом из Сибири, и, согласно семейному преданию, род их повелся от человека, попавшего и пол:, далекие края не по своей воле. Наташе даже вспомнилось, что слышала она от матери и о Николаевском заводе.

Наташа лежит, прикрыв глаза (русые густые реснички на побледневшем лице выглядят совсем темными), и слушает, только время от времени кинет взгляд на рассказчицу.

Захаровна рассказывает не торопясь, степенно, а сама дело делает. Проворно шевелятся сухонькие, узловатые в суставах пальцы, мелькают, поблескивают спицы, и клубок серой шерсти, как живой, то подпрыгивает на месте, то катается по иолу. Когда заберется он под стол или кровать, Захаровна поднимется, достанет озорника, обовьет его в несколько рядов размотавшейся ниткой и положит к ногам — и снова мелькают спицы, снова неторопливо течет тихая речь:

— А было это лет сто назад, может, меньше, может, и больше. Года не считаны, версты не мерены. Жила в заводской слободке девица, Настасьюшкой звали. Лишилась ода родителей рано, по седьмому году. Отца у нее водяным колесом убило, а мать с горя в омут бросилась. С дитем бросилась, с Настасьюшкой на руках. Сама утопла, а девочку вытащить успели.

Перейти на страницу:

Похожие книги