Грехи отцов. Том 2

Я озадачен этим явно недостаточным интересом к планам Корнелиуса рано уйти в отставку. Если Скотт когда-либо собирается что-либо получить, Корнелиус должен уйти в отставку в недалеком будущем.

— Я думал, что ты сидишь и читаешь ему лекции о Платоне!

— Только когда он просит меня об этом! — лениво улыбается он, такой хладнокровный, такой спокойный и такой уверенный. Как будто он нисколько не сомневается, что, в конце концов, банк будет принадлежать ему. Как будто он знает, что он в безопасности, что бы ни случилось. Я и внуки — не в счет, как и все остальные партнеры, потому что Скотт с Корнелиусом играют в шахматы на банк, и Скотт уже понял, как он может поставить мат.

На этот раз матадор, взмахнув плащом, бросил мне пыль в глаза. Я ничего не вижу. Я сбит с толку и обманут.

— Ну, ладно, — сказал я, уступая и готовясь уйти с поля боя, — через пятьдесят лет мы все будем мертвы, так что какого черта! Это напоминает мне ту строку из «Ист Коукера» из «Четырех квартетов» — эй, я хотел бы тебя обратить к Томасу Стернсу Элиоту, Скотт…

— Я недавно сам обратился к нему. Сейчас я не могу понять, почему я всегда находил его таким скучным. Какую строку из «Ист Коукера» ты имеешь в виду?

— Ту, которая про смерть.

О, тьма, тьма, тьма. Все они уходят в тьму,
В пустоты меж звезд, в пустоты уходят
Пустые писатели, полководцы…

— «…Коммерческие банкиры!» — говорит он вместе со мной, и мы оба заливаемся смехом. Так в Англии называют банкиров инвестиционных банков. Элиот когда-то был банкиром.

— Ладно, такова жизнь! — флегматично замечаю я. — Даже Корнелиусу в один прекрасный день придется уйти во тьму.

— Да, я думаю, он, в конце концов, понял, как надо управлять своим Богом, когда он достигнет конца освещенной комнаты.

Вот оно, наконец! Я точно не знаю, что это «оно» означает, но я потом выясню. Тем временем мне нужно продолжать непринужденную беседу.

— О, с Богом он все уладит, без проблем, — бойко говорю я, — а затем он прямо пойдет наверх по пути, усыпанному розами, к большому банку, который ждет его в небе…

Скотт разражается смехом и выливает кока-колу на свою теннисную майку.

— Смотри, что ты наделал, Себастьян!

— Я?

— Да, ты! Никто другой, кроме тебя, не может заставить меня так смеяться!

Милая беседа двух старых друзей. Сложная беседа двух новых соперников, которые могут стать очень серьезными врагами. Я жду, пока он уходит менять майку, я сижу во внутреннем дворике и думаю, думаю, думаю.

Корнелиус все чаще стал размышлять о смерти, у него появилось чувство вины за свое прошлое. Способен ли такой аморальный человек, как он, чувствовать вину? Да, несомненно. А если учесть строгое религиозное воспитание, то Корнелиус должен по идее испытывать адские муки совести. Комплекс вины у таких людей делает их жизнь невыносимой.

Бьюсь об заклад, что Корнелиус испытывает соблазн отдать банк Скотту, чтобы смягчить свою вину перед Стивом. Он считает, что это единственный способ уладить свои отношения с Богом.

Конечно, Скотту потребовались годы работы, чтобы достичь такого настроения у Корнелиуса. Он был самоотвержен, дисциплинирован, фанатичен. Он искал справедливости — как он говорит, «высшей справедливости», — подразумевая безжалостную силу, которая, возможно, управляется Богом, а может быть и нет. Но удастся ли ему свершить свое правосудие? Интересно. Ведь самые незначительные события могут расстроить его планы. Например, Корнелиус может подавить в себе чувство вины и потерять интерес к Скотту. Или отказаться от идеи преждевременной отставки и прожить еще очень долго, дольше Скотта, который всего на одиннадцать лет моложе его.

Что сделает Скотт, если естественное правосудие сработает не совсем так, как он этого ожидает? И что в этом деле есть естественное правосудие? Не сочту ли я естественным правосудием, если Скотт вырвет банк у меня из-под носа? Конечно, нет.

Естественное правосудие, вероятно, существует. Вероятно, существует и Бог. Я не знаю. Я не считаю себя заносчивым интеллектуалом, чтобы думать, что знаю ответы на все вопросы. Но одно я знаю точно. Если есть Бог, то я твердо уверен, что Он помогает тем, кто сам себе помогает.

Я решительно намерен помогать себе. Более того, я думаю, что Скотт должен сделать то же самое, если возникнут трудности, и что меня пугает больше всего, это то, что, вероятнее всего, он победит. Однажды, когда Корнелиус состарится, устанет и станет уязвимым, Скотт начнет закручивать гайки.

На следующий день мы со Скоттом снова играем в теннис и он выигрывает. Это, кажется, плохая примета, и потом, когда мы сидим и пьем кока-колу в тени внутреннего дворика, я более молчалив, чем обычно.