Грехи отцов. Том 1

Я не знала, что сказать, так как поняла, что у нас разные вкусы. Мне нравились светлые нарядные комнаты в пастельных тонах с элегантной мебелью, не загроможденные.

— Она замечательная, — произнесла я осторожно.

— Но не соответствует лучшим англосаксонско-протестантским стандартам американской аристократии! — сказал он довольный и, не дав мне ответить, поднял бокал и произнес тост: — За нас, — произнес он. — Я очень рад видеть тебя.

Я все еще чувствовала себя потрясенной нашим несходством, но ухитрилась ответить на его улыбку, подняла бокал, чокнулась с ним и пробормотала: «благодарю». Вкус виски был необычен, но мягче, чем мартини. Поставив свой бокал на стол, я отчаянно пыталась собраться с мыслями и сказать что-нибудь, и как бы ощутив мое паническое состояние, он сразу начал говорить.

— Сейчас считается немодным говорить об аристократии, правда? — сказал он между прочим. — Но ты помнишь, как было в старые дни, когда каждый свободно рассуждал о нашем обществе и вашем? Еврейская и американская аристократия, столпы нью-йоркского общества, параллельные линии, которые никогда не пересекаются!

— Я не думала, что мы должны говорить о… — проговорила я быстро и затем обнаружила, что не могу произнести слово, обозначающее пропасть между нами.

— Однако мы должны говорить об этом! — сказал Джейк. — Мы должны обсуждать эту тему бесконечно, пока она не наскучит нам до смерти или не станет просто-напросто камнем на шее.

— Я…

— Разреши мне признаться, как я восхищаюсь твоей храбростью.

— Храбростью?

— Храбростью выйти за пределы условностей, которые мы приучены уважать.

— Ты имеешь в виду…

— Предполагается, что параллельные линии никогда не пересекаются. Ты дотянулась и соединила их. Возможно, кому-нибудь, кто воспитан по-другому, трудно понять, какая потребовалась храбрость.

— Нет, это не храбрость, это просто… — Я старалась объяснить, как неважны в данном случае наши различия. — Разумеется, нельзя делать вид, что различий нет, — сказала я наконец, — однако теперь кажется важным только сходство, на самом деле, мы оба произошли из одного и того же мира, даже несмотря на то, что этот мир имеет две отдельные половины. Я чувствую, что, несмотря ни на что, мы говорим на одном языке.

— Ах, но говорить ведь так трудно! — сказал Джейк. — Так легко произносить старые слова и не говорить ничего нового. Вот почему я убежден, что мы должны сказать все, о чем не могли говорить все эти годы, с тех пор, как встретились в первый раз, — сколько лет тому назад? Двадцать? Да не имеет значения, как долго мы решались узнать друг друга, теперь это неважно, а есть другие вопросы, которые я предпочитаю задать тебе. Например, на кого похожа взрослая дочь Дина Блейса, маленькая англосаксонско-протестантская принцесса старого Нью-Йорка?

— Джейк! — я рассмеялась, услышав это ужасное описание и внезапно края пропасти, разделявшей нас, перестали казаться такими безнадежно далекими. — На самом деле, зачем тебе об этом знать! — запротестовала я. — Зачем?

— Ах, ты, таинственная англосаксонка! — воскликнул он, смеясь вместе со мной и переплетая свои пальцы с моими. — Ты готова покорить весь мир во имя своего так называемого хорошего воспитания и хорошего вкуса! Ну, я предпочитаю откровенно признать нелепость общества и даже высмеивать его, если пожелаю. Если не перестать думать о бессмысленном устройстве Вселенной, то можно мигом сойти с ума, так что время от времени лучше смеяться, это излечивает, это ослабляет боль… Теперь, пожалуйста, расскажи мне о своей прежней жизни. У меня есть подозрение, что, несмотря на наши различия, она похожа на мою.

Мы встречались по четвергам, всегда в одно и то же время, не более чем на час. Я рассказала Корнелиусу, что вошла в правление нового благотворительного общества, и он радовался, что я заинтересовалась делом и нашла себе занятие.

Во время наших свиданий Джейк никогда не предлагал перейти в спальню. Мы целовались впопыхах при встрече и тепло при расставании, но между нами не было физической близости. Однако близость, на самом деле существовавшая, стала для меня очень важной. Мы сидели, выпивая его любимое виски, и пока я рассказывала, я разглядывала его пальцы, державшие бокал, его профиль, когда он поднимал бокал к губам. Изгиб его тонких губ становился мне знакомым, а также его высокий лоб, тонкий нос и твердая линия подбородка, и по мере того как дни укорачивались и я видела его только при искусственном свете, я заметила, что его прямые редкие волосы имели нежный золотой оттенок.

На наши свидания он каждый раз приносил какую-нибудь новую необычную еду. После пастрамы, которую я не могла есть, были бублики с копченой лососиной и мягким сыром, затем картофельные оладьи, которые мне показались очень вкусными. И только когда я принесла с собой немного икры и он отказался ее есть, я поняла, что ему нравилась еда, которую он не ел дома. Кухня в особняке на Пятой авеню была слишком роскошной, чтобы признать существование бубликов и пастрамы.