Грех во спасение

– Ты, девка, свои дворянские штучки брось! – Он подошел к ней вплотную, и Маша поняла причину его агрессивности. От офицера несло вином, глаза налились кровью, и он распалялся все больше и больше, не встретив достойного отпора. – Здесь ты не кто иная, как шлюха каторжная, и должна не только мне, а даже самому последнему инвалиду, тому, кто параши выносит, в ножки кланяться. И нечего здесь по-французски болтать, а то вылетишь отсюда, коли комендант прознает про твои фигли-мигли непотребные.

Как ни удивительно, эта не слишком вежливая тирада не напугала Машу, а даже несколько успокоила ее и придала уверенности. Она отошла от стула, за спинку которого держалась все это время, и, глядя в упор на офицера, произнесла с расстановкой:

– Если ты, пьяная мразь, еще раз посмеешь сказать мне «ты» и хотя бы мысленно оскорбишь меня, то уже назавтра отправишься под пули на Кавказ. Я пока еще не жена ссыльнокаторжного, когда каждая дрянь сможет мне приказывать и заставлять кланяться. Сейчас у меня столько же прав, сколько у тебя, и у меня достаточно времени, чтобы успеть обратиться с жалобой к его превосходительству генерал-губернатору Муравьеву... – Маша сжала кулаки и сделала шаг вперед, чего пьяный мерзавец никак не ожидал, поспешно отступил и, запутавшись в собственных ногах, чуть не упал.

Маша окинула его презрительным взглядом и вышла из комнаты. На крыльце офицер догнал ее и, безобразно ругаясь, потянул за руку назад. В это время во дворе находилось несколько каторжан, совсем еще молодых людей, по своему виду разительно отличающихся от тех, кого она видела в руднике, а на самом высоком из них Маша даже успела разглядеть одну из теплых рубах, которые передала Мите во время их первого свидания в доме Прасковьи Тихоновны. Они разгружали воз с дровами и, обернувшись на шум и ругань, не раздумывая ни секунды, бросились Маше на помощь. Молодой человек в Митиной рубахе отшвырнул от нее пьяного офицера, тот не удержался на ногах и повалился с крыльца в наметенный сугроб. От саней бежали два солдата охраны, от ворот острога торопился, поддерживая трепыхающуюся на бегу саблю, плац-адъютант Савеловский в сопровождении трех мордатых казаков из наружной охраны. Через секунду Маша оказалась в двойном кольце каторжан и их сторожей.

К чести Савеловского, он моментально разобрался, что к чему, сменил офицера с дежурства и успокоил рассерженных молодых людей. Двое казаков увели провинившегося в сторону гауптвахты. Каторжане вернулись разгружать дрова, а плац-адъютант проводил Машу до ворот и попросил прощения за поведение своего подчиненного, которого он пообещал примерно наказать. На выходе из острога он попрощался с девушкой, поцеловал ей ручку и клятвенно заверил, что оставленный ею в комнате обед сию же минуту будет доставлен в каземат к Дмитрию Владимировичу.

Мордвинов в это время был в Чите, но уже на следующий день, вернувшись в Терзю, навестил Машу, извинился за пьяного офицера и пообещал, что впредь она никогда не будет подвергаться подобным грубостям и унижениям. Через некоторое время она узнала, что оскорбившего ее негодника перевели пусть и не на Кавказ, но в богом забытый гарнизон на границе с Китаем, где, кроме солдат, никакого русского населения не было.

Позже Маша поняла, что эта история могла закончиться очень печально не только для них с Митей, но и для тех молодых людей, которые так безоглядно бросились на ее защиту. И им просто повезло, что комендантом был именно Мордвинов, пусть и педантичный сверх меры, но, когда это требовалось, великодушный и справедливый человек.

В конце марта Прасковья Тихоновна познакомила ее с местной портнихой Екатериной Прокопьевной Полынской, осужденной на каторжные работы. Но, как женщина и бывшая дворянка, она ни дня на них не работала. По ее рассказам, она стала жертвой своего мужа, полковника, изобличенного в изготовлении фальшивых ассигнаций (насколько Маша знала, этот промысел был весьма популярен в Сибири, и некоторые даже очень богатые купцы успешно занимались им, сплавляя поддельные деньги доверчивым китайским и монгольским торговцам). Сама Екатерина Прокопьевна была уже пожилой женщиной. После смерти мужа она часто переводилась с одного места на другое, пока окончательно не осела в Терзе. Она жила за мостом, на левом берегу Аргуни, заселенном в основном заводскими рабочими, бывшими каторжниками и их семействами.

Освобожденные до срока по амнистии или по болезни, а зачастую просто за хорошее поведение и усердие, они жили своими домами, сеяли хлеб, разводили скот, некоторые торговали. Правда, дома у них были победнее, хозяйство и огороды поплоше, чем у потомственных казаков и староверов, исстари населяющих эти места.