Грех (сборник)

К тому же вечер не задался.

Я заснул часов в восемь, со мной иногда бывает – причём проспать так я могу до восьми утра; хотя обычно сплю часов шесть, не больше.

Но раз в месяц организм, видимо, перезаряжает батарейки, поэтому ему вынь да положь полсуток покоя.

Однако в десятом часу меня разбудил звонок в дверь.

У меня есть маленький закидон, ещё из ранней юности, – когда вечером ли, ночью кто-то звонит в дверь или по телефону, я всякий раз неистребимо уверен, что это пришла или собирается прийти та, которую я жду. Узнала, что жду, – и вот решилась.

Там, конечно, Юрий стоял за дверью, а никакая не та.

– Видите, что это такое, – не здороваясь, он указал пальцем в угол площадки.

Не привыкший ещё к свету, я сощурился и посмотрел.

– Что там такое? – повторил я хрипло.

– Сигаретный бычок, – сказал Юрий, с трудом сдерживая бешенство, – и внизу ещё два! И – пепел!..

– И – что? – спросил я, сделав ту же дурацкую паузу меж словами «и» – «что», как сделал он, указуя на пепел.

– Нина Александровна не курит, я не курю, студенты, снимающие квартиру, – тоже не курят. Курите только вы!

– Слушайте, вы в своём уме? – наконец понял я, в чём дело. – Не имею никакого представления, откуда взялись эти бычки! И – пепел! Никакого! У меня пепельница есть.

– Нина Александровна не курит! – повторил Юрий упрямо, словно это неопровержимо доказывало мою вину. Взгляд его был яростен и ненавидящ.

Я захлопнул дверь.

Через минуту в квартире Юрия заработал пылесос. Он вопил о ничтожестве и мерзости мира.

Всё стихло только к полуночи.

Следующий звонок раздался, когда на улице даже авто перестали ездить. Царила глухая ночь.

«Сейчас… сейчас я ему бычок в глаз воткну», – решил я, чертыхаясь в темноте.

От бешенства забыл, в какую сторону у меня замок поворачивается, крутил туда-сюда, выламывая пальцы. Открыл наконец.

Там стояла Нинина дочка.

– С мамой плохо, – сказала она, – а телефон опять не работает.

Я набрал скорую. Слушая вопросы невозмутимой телефонистки, всё время переспрашивал свою гостью:

– Возраст?.. Шестнадцать! Тьфу, да не твой, матери! Полное имя, фамилия, отчество… – дочь так и ответила – имя, фамилию, потом задумалась над отчеством и назвала, явно сомневаясь в верности ответа.

– Да, Александровна, – вспомнил я. – Что у неё болит?

– Что-то с сердцем, – ответила девушка; губы её дрожали.

Она была в материнском халате.

– Сейчас приедут, – сказала телефонистка равнодушно. – Дверь подъезда оставьте открытой. Или постойте на улице, встретьте.

Мы прошли в квартиру к Нине – она лежала на кровати, уже одевшаяся, бледная, с открытыми глазами, прерывисто дышала. Светил ночник. На столике россыпью лежали лекарства.

– Надо что-то? – спросил я негромко.

Нина отрицательно качнула головой, жмуря глаза.

Я вышел на улицу, оставив дверь в подъезд открытой, закурил там.

Подумав, вернулся на лестницу, подобрал два бычка, бросил их в ночь.

Это ж наша красавица, дочь Нины, начала покуривать, я ж знаю.

Подъезжающую скорую было слышно издалека.

Лёжа на кровати, закинув руки за голову, я продумывал разные варианты. Например, можно случайно столкнуться в подъезде и спросить, работает ли телефон.

Как её зовут, кстати… У кого б поинтересоваться.

Можно случайно столкнуться с Юрием в подъезде и спросить:

– Не знаете, как зовут дочь Нины? Я хочу случайно столкнуться с ней в подъезде и спросить, работает ли у неё телефон.

…Нет, сложно.

Столкнуться всё-таки с ней и спросить: не хочешь ли ты поиграть в бадминтон? Помню, вы с мамой увлекались этой игрой…

Нина уже неделю как лежала в больнице. Дочери её будто и дома не было – только однажды я слышал, как она сняла крышку пианино, взяла единственную жалостливую ноту и тут же закрыла инструмент.

«Тоскует по матери», – решил я. Самочувствие Нины меня тоже печалило, что, признаюсь, мешало с должным вдохновением подойти к вопросу о бадминтоне.

От вялых размышлений меня отвлекли голоса студентов.

Старший опять грубил.

– Давай деньги сюда, я тебе сказал, – наседал тот, который чёрт, на своего соседа.

– У меня мало уже осталось, – почти хныкал в ответ тот, что бедолага.

– Чего ты не понял? Деньги сюда!

– Это же наш общак, ты что… – плаксиво отвечал бедолага, всё ещё не сдаваясь.

Раздался звук удара и высокий мужской вскрик.

– Вот сука, – сказал я вслух, впрыгнул в тапки, натянул майку и решительно вышел в подъезд.

Сначала примерился пальцем к звонку на двери студентов, но, подумав, что звонок не столь грозно прозвучит, как хотелось бы, занёс кулак для того, чтоб грохнуть по войлочной обивке… и вдруг остановил себя.

Студенты продолжали разговаривать.

– Тебя прёт, что ли, от этой дряни? – спрашивал чёрт с недоумением и брезгливостью.

– Я только один раз попробовал, – отвечал ему бедолага, хныча.

– Какой «один раз»! Я твои шприцы каждый день нахожу!

– Мне пацаны дали попробовать. Иногда можно по приколу… – мямлил своё долговязый.

Я так и залип со своим кулаком.

– Ты, гнида, весь наш общак спустил на свою отраву, – всерьёз печалился чёрт.

– Ничего я не спустил…

– Где деньги тогда?

– У меня мало осталось…

– Дурак ты, дурак.

Медленно опустив руку, я пошёл на улицу.

«…Вот к чему могут привести непродуманные поступки, вспыльчивый друг мой…» – сказал сам себе.

Природа была сумрачна. Лужа рябила, дерево вздыхало, котёнок тосковал наедине с пустой консервной банкой.

К подъезду, шурша шинами, подъехала скорая.

«Ой, Нину привезли, – подумал я почему-то. – Ну и хорошо. А то доча её, поди, и не была у матери ни разу».

Но за спиной моей раскрылась парадная дверь, и неожиданно почти выбежал Юрий, весь на нервах.

– Сейчас, милая, сейчас, – он помог незнакомой мне женщине вылезти из машины.

Не поздоровавшись со мной, они зашли в дом.

«…А ведь это его жена… – понял я. – Где ж её держат всё время?..»