Грех и чувствительность

— Нет. Я рассчитываю на то, что мы опередим его. Ведь как я рассудил? Твоя служанка решит, что миледи нужно как следует выспаться, и не станет будить тебя до одиннадцати часов. Потом она увидит записку и отнесет ее дворецкому. Тот передаст ее Мельбурну. Твои старший брат прочитает ее около половины двенадцатого. Он прикажет привести к нему Шея и Закери. Они обсудят план действий. Потом сядут на коней и пустятся в погоню примерно к половине первого. — Он достал карманные часы и открыл крышку. — Пройдет еще четыре часа. Значит, мы опережаем их где-то на десять часов. Мы приедем в Шотландию вовремя?

— Даже если бы мне пришлось идти пешком и тащить лошадей за собой под уздцы.

— А если события начнут развиваться не столь благоприятно для нас?

— Будут, через десять, — усмехнулся он. — Но я намерен быть оптимистом. Это моя новая философия.

Элинор фыркнула.

— Силы небесные! В любом случае тебе есть, чем гордиться.

Она подошла к окну, чтобы посмотреть на пассажиров отправляющегося почтового дилижанса, и Валентин искоса взглянул на нее. По мере того как они удалялись от Лондона, она проявляла все больше доверия к нему. Что ни говори, но если бы она действительно захотела остаться в Лондоне, он бы, конечно, повернул назад. Она не выглядела легкомысленной, наивной девушкой, которая верит мужчинам, не задавая вопросов. Глаза у нее широко открыты, и иллюзий она не строит. К нему она относится с теплотой и доверием, но все происходящее, разумеется, беспокоит ее. Как сложатся события?

В комнату вошла служанка с чаем, сделала книксен и, поставив поднос на стол, вышла из комнаты. Ни слова не говоря, Элинор налила две чашки чая и положила один кусок сахара в свою чашку и два — в его.

— Ты помнишь, что я люблю сладкое, — сказал он, указывая на сахар.

Ее нежные губы дрогнули в улыбке.

— Я с детства была увлечена тобою. Валентин встал и подошел к ней сзади.

— А как теперь? — тихо спросил он, целуя ее в шею.

— Когда мне было пятнадцать, ты казался мне совершенно неотразимым. — Ощутив его поцелуй, она тихо застонала, и он сразу ощутил желание. Господи, он не мог насытиться ею!

— Не потому ли ты всегда давала мне лимонный бисквит, на котором было много сахарной пудры? — вспомнил он, продолжая свои легкие игривые поцелуи. У нее участился пульс.

— Ты замечал даже это?

Развернув девушку лицом к себе, он поцеловал ее в губы — нежно, но крепко. Этого, конечно, недостаточно, но у них будет время, как только они продолжат путь к северу.

— Я очень наблюдателен.

— Оно и видно. — Она забросила руки ему на шею и потянулась к его губам.

— А вот и я, милорд, — сказал, открывая дверь, хозяин. — Я взял на себя смелость принести немного свежего горячего хлеба.

— Спасибо, — сказал Валентин, которого позабавило, что Элинор, отпрянув от него, удалилась в самый дальний конец комнаты. Он заказал яичницу с ветчиной и свежие персики для двоих и таким приемом снова выпроводил хозяина из комнаты. — Ты так и будешь стоять там? — спросил он, снова взглянув на Элинор. Она послушно уселась возле камина.

— Знаешь, мне хотелось бы задать тебе несколько вопросов, прежде чем я соглашусь стать твоей женой.

— Вот как? — медленно произнес он, чувствуя, как замерло в ожидании его сердце, с которым никогда особенно не считались. — А я-то рассчитывал на внезапность, когда решения принимаются вопреки всякой логике и здравому смыслу.

Элинор улыбнулась.

— И тебе это удалось. Тем не менее, вопросы остались.

— В таком случае спрашивай, — с обреченным видом кивнул он.

— Ладно. — Она сделала глубокий вдох. — Во-первых, дети. Ты хочешь иметь детей?

Валентин, собравшись, было дать обычный шутливый ответ, остановил себя. Она говорила серьезно, и если он не ответит той же монетой, может ее потерять. Зачем Элинор легкомысленный муж?

— Месяц или два назад, — начал он, опираясь на край стола, — я бы признался, что хочу сына, который унаследует после меня титул. Но теперь мысль о семейной жизни очень мне по душе. Свить с тобой гнездышко — прекрасная идея. И мы ее осуществим. Я хочу, чтобы у нас с тобой были дети, Элинор. — Он немного помедлил, надеясь, что говорит не как идиот и что она примет во внимание тот факт, что он не ожидал подобного откровенного разговора, тем более экспромтом. — Не знаю, каким я стану отцом, но я надеюсь быть лучше моего старика.

Она кивнула, посмотрела в сторону, потом продолжила:

— А когда я стану старше, перестану быть привлекательной для тебя, и мои волосы поседеют? Что тогда?

— Мои волосы поседеют гораздо раньше, чем у тебя, Элинор, — прервал он ее. — Я могу даже стать этаким веселым толстячком на старости лет.

— Речь идет о другом…

— Нет, — снова прервал ее он. — Мы говорим сейчас о главном. Ты заставила меня по-иному смотреть на многие вещи. Я не могу объяснить толком, потому что, наверное, для этого еще не изобрели слов. Просто мое сердце стало по-настоящему биться только недавно. И если я, не дай Бог, обижу тебя, оно остановится снова. И я помру.

— Типун тебе на язык, — прошептала она.