Грех 22.10.08

Вы только подумайте: своя семья, свой дом, свое дело — все, что является основой философии СВОБОДЫ для имущих людей всего мира, рождает в русском человеке ощущение НЕСВОБОДЫ. Это докука, тягость, ответственность. А свобода — это свобода от ответственности. Как прекрасно высказался один из опрошенных: «Несвободен, потому что завишу от жизни!»

Вот именно эта неправильная «гражданская» правда, случайно совпавшая с правдой нравственной, и рождает в нашем обществе особое отношение к прелюбодеянию. Признается правильным тот адюльтер, который помогает справиться с тяжестью жизни, с тяготами семейного гнета. Хороша только та свобода, которая помогает сжиться с великой несвободой. Параллельная, а не перпендикулярная браку.

Для наших столичных, зрелого возраста печальников — это радость, что они кому-то нужны сами по себе. Вне рабочей или социальной их значимости, вне крепости их семей. А для жителей маленьких городов, «любовных цирков» — радость, что они двукратно и троекратно востребованы именно как «общественные столпы». Для женщины предметом гордости служит тот факт, что помимо общепринятой обузы — мужа, она способна вынести еще и дополнительную обузу — любовника. Мужчина гордится тем, что сохранил в себе резвость стригунка, и может ловко и разнообразно сбегать от старших (от жены) в заповедные края. Назло жене, но во имя семьи.

В чудесной тесноте интернета есть сайт анонимных признаний — назвать я его совершенно не могу, потому что это же не часть информационного поля, а дыра в этом информационном поле, колодец, куда можно прокричать свою исповедь.

И вот в этот колодец анонимные маленькие грешники кричат по большей части об одном и том же. Самые частые признания — в черством сердце, в невозможности ничего почувствовать на похоронах бабушки-дедушки ( «Я очень хотела жить одна и, когда умерла моя бабушка, фальшиво точила слезы, в то время как пронеслась радостная мысль: „вот она, квартира!“. Я монстр, бабушка меня вырастила») и, разумеется, в прелюбодеянии: «Я дрянь, я переспала со всеми друзьями мужа (поимел всех подруг жены)».

Встречаются, конечно, исключительные формулировки («Надоело жить на двоих»; «В глубине души мне стыдно, а на поверхности души мне не стыдно: пацаны, член не должен рулить человеком!»), но по большей части все признания делятся на два вида. Разделяются, так скажем, на две культурные традиции. Первая — это сверхмужественное высказывание (культура «пес-конь-орел»), за которым мерцает плохо скрытая гордость: «Живу с женой, дочке два года. За...ла семейная житуха; нет-нет шлюшек пое...ываю, с женой очкуюсь на эту тему поговорить; е...у жену редко, хочу анальный секс, жена не дает»; вторая отличается куда более домашней, соразмерной интонацией (культура «осел-кот-голубь») и явственной печалью: «Давно не общаюсь с супругой. Живем пятнадцать лет. Есть дети. Изменяю».

Вот эти псы, кони и орлы — какое множество их — вовсю пользуются свободами адюльтера! Как часто встречаются они при всяком обсуждении ночной стороны жизни. Недавно я слышала, как грустная, только что разведенная дама рассказывала о своем бывшем муже: «Не знаю, что именно он мог дать своим любовницам? Ведь он, бедняга, знал только одну любовную игру — схватиться за женскую грудь, дергать ее вверх-вниз и бубнить: „Раз, раз, титькотряс!“»

Если есть грех мужеложества, то эти солдаты любви, безусловно, виновны в грехе ложемужества. Приятно думать, что они, как дети, бегают по девочкам, спасаясь от Воспитательницы. От жены.

II. РОГОНОСЦЫ

— Я не хочу мужа обманывать.

— Что ты, мы же не будем его обманывать. Мы ему просто ничего не скажем.

Это из разговора жуира с дамой (в офисной курилке).

Прелюбодеяние, в сущности, ведь не грех чувственности. Это грех обмана, грех нарушения целостности. И острие этого греха направлено не против любодеев с их внутренней свободой, а против третьего, всегда страдающего персонажа. Против обманутого мужа, обманутой жены, против семейного мира: «Не прелюбодействуй. Не кради. Не желай дома ближнего твоего, не желай жены ближнего твоего, ни поля его, ни осла его, ни вола его».

Вот живет-поживает семья, дом, закрытый мирок, и один из создателей этого мирка проделывает в защитной оболочке брешь. Он изменник, он сдает свою жалкую крепость чужому, впускает врага. Семья больше никогда не будет такой, какой была.

Много раз слышала я от сестер-изменниц бравые рассказы о совершенных адюльтерных подвигах. Но только одна моя собеседница постаралась вспомнить, что именно она испытала в первый день измены.

«Ощущение разбитого кувшина, — говорила она, — чего-то целого, что никогда больше не будет целым. Ничего уже не вернешь назад — даже если никто ничего не узнает. От этого какая-то неловкость, привкус какого-то детского плутовства».